«Его прогнали, но он России еще понадобится!»
«Наука» продолжает цикл публикаций, посвященных судьбе русского реформатора Александра Васильевича Кривошеина (1857–1921).
Происхождение, воспитание и образование, мироощущение и семья, начало службы и карьеры, участие в создании института крестьянской собственности описаны в первой публикации.
Во второй части мы рассказывали о результатах переселенческой политики по заселению восточных и юго-восточных пространств Российской Империи, социальных взглядах и борьбе Кривошеина за программу мелкого сельского кредита, а также об особенностях его «негласного премьерства» в 1914–1915 годах. Непременным условием успешного ведения боевых действий с сильным противником Александр Васильевич считал разумный компромисс между престолом, правительством и обществом в лице Думы. Однако разносторонняя деятельность Главноуправляющего земледелием и землеустройством закончилась острым кризисом в высших эшелонах власти в связи с твердым намерением императора Николая II занять должность Верховного главнокомандующего на театре военных действий.
Продолжаем рассказ о неизбежных последствиях принятого Высочайшего решения, в том числе для политической судьбы Кривошеина.
Растерянность в элитах
В конце лета 1915 года завершалось «Великое отступление» русских войск. Георгиевский кавалер, генерал от инфантерии Михаил Алексеев, занимавший должность главнокомандующего на Северо-Западном фронте, в условиях острой нехватки боеприпасов и вооружения вывел семь армий из германских клещей, чем спас Россию от позорной капитуляции и сохранил весь театр военных действий на Востоке для союзной коалиции. Противнику пришлось довольствоваться лишь захватом пространства, напоминавшим «бег в пустоту». Известный генерал-генштабист Федор Палицын так оценил ситуацию:
«Армия выведена, и это величайшая заслуга дело М. В. Алексеева. Поклонились ли ему до земли, как это следовало бы? Не думаю <…> Одна надежда теперь на Мих[аила] Вас[ильевича]. Из Польши он вывел армии. Велика его заслуга, ибо положение армии был непрерывный кризис, с разными усложнениями. Но он вывел. Еще в июне я считал, что выведет обломки, но он вывел ослабленную армию и всю, и то при отсутствии снарядов, патронов, артиллерии, несмотря на то, что одновременно очищал край, Ивангород, Варшаву, Белосток, Брест, Гродно».
Поэтому назначение Алексеева начальником Штаба Верховного Главнокомандующего приветствовали многие генералы, офицеры и общественно-политические деятели. Но смещение Великого князя Николая Николаевича (Младшего) и вступление Николая II в должность Главковерха вызвали растерянность в элитах, спровоцировав серьезный политический кризис. Проблема заключалась не в слабой готовности царя к такой ответственной должности — своим хладнокровием и спокойствием он благотворно влиял на атмосферу в Ставке, в то время как оперативная часть находилась в руках Алексеева — и даже не в связи в массовом сознании очередных поражений с царским именем.
Бедствие виделось в другом.
«Кривошеин сосредоточил на себе определенные, наболевшие чаяния умеренно прогрессивных слоев русского общества. В нем усматривали определенные признаки того конституционного министра-монархиста, которым не удосужилась побаловать нас наша хмурая, себе на уме, действительность. Кривошеин стоял за компромисс по отношению к общественным пожеланиям. Именно за компромисс, не за капитуляцию власти перед обществом. Отставка Кривошеина является красноречивым доказательством того, что ни к каким компромиссам нынешнее, стоящее у власти правительство не склоняется». Из откликов праволиберальной печати («Утро России») на отставку Александра Кривошеина осенью 1915 года
«Открыть монарху глаза»
Отныне Николаю II приходилось разрываться между неотложными делами военными и государственного управления. Фронт требовал Высочайшего присутствия в Могилёве, а империя — в Царском Селе, где на министерском «хозяйстве» оставались государыня Александра Федоровна и «старец» Григорий Распутин. Вдовствующая императрица Мария Федоровна искренне полагала, что устранение Великого князя от командования поведет ее сына к неминуемой гибели. Тем не менее переубедить упрямого монарха никто не смог: в своем решении он руководствовался исключительно мистическими переживаниями.