Наука о чужих. Жизнь и разум во Вселенной
Идея о том, что где-то есть разумные существа, отличающиеся от людей, появилась, вероятно, ещё в дописьменные времена. Она оказалась столь привлекательна, что стала одной из базовых частей человеческой культуры, а в новейшее время — предметом интереса философов, писателей, учёных. Хотя мы до сих пор не знаем, насколько эта идея оправдана, в результате обсуждений проблемы сформировалось междисциплинарное исследовательское направление, которое называют ксенологией — наукой о «чужих». Но по сути, это рассказ о том, как постепенно шло становление строго научного мышления, как первые робкие предположения превратились в современные гипотезы о развитии жизни, разума и Вселенной.
I. Братья по разуму
Множественность миров
Первобытное воображение одушевляло окружающий мир, поэтому в глазах древнего человека разумом обладали все предметы, животные и даже явления природы. Таким образом, рассуждая о зарождении ксенологии, нужно говорить прежде всего не о гипотетическом контакте с «братьями про разуму», а об идее множественности обитаемых миров.
В доклассической мифологии выделяются две равноценные концепции множественности миров: мультиверсум и параллелизм. Первая утверждает наличие бесконечного количества похожих миров во внешнем пространстве или даже в другом измерении; вторая описывает Вселенную как фрактальную череду вложений, то есть внутри любого атома есть целый микрокосм, а наш мир тоже представляет собой атом бесконечного макрокосма.
Обе концепции получили развитие в античности, когда впервые разгорелась дискуссия о природе небесных тел. Например, Фалес из Милета (начало VI века до н. э.), представитель ионийской натурфилософии, прозорливо предположил, что они состоят из того же материала, что и Земля. Несколько позднее Пифагор, известный своим вкладом в геометрию, одним из первых озвучил идею о шарообразности Земли, «висящей» в окружении пустого космического пространства. Следующий шаг в рассуждениях сделал Ксенофан Колофонский, современник Пифагора: если Луна подобна Земле, то на ней тоже могут быть моря, горы, города и жители.
Пожалуй, наиболее изученной из самых ранних концепций, посвящённых множественности миров, является атомистика, созданная древнегреческими мыслителями Левкиппом и Демокритом в V веке до н. э. Они были сторонниками геоцентрической космологии, но при этом полагали космос бесконечным и разнообразным. Интересная деталь: атомисты считали, что многочисленные тела, рождающиеся во Вселенной, взаимодействуют в своём движении друг с другом, образуя единый вихрь. Другой важный момент: отвечая на вопрос о подобии иных миров, Демокрит говорил: «В одних из них нет ни солнца, ни луны, в других — солнце и луна бóльшие, чем у нас, в третьих — их не по одному, а несколько». Что касается обитаемости миров, то она подразумевалась: например, Метродор Хиосский, последователь Демокрита, утверждал, что «было бы странно, если бы на большом ровном поле вырос один только колос и если бы в бесконечном пространстве образовался один только мир».
В рамках орфико-пифагорейской традиции, которая развивалась в VI—V веках до н. э. и представители которой имели собственный взгляд на устройство Вселенной, вопрос обитаемости соседних миров тоже не вызывал особых сомнений. Легендарному Орфею приписывается определение Луны как «другой земли». Пифагорейцы рассматривали Луну как землеподобную обитаемую планету, превосходящую нашу красотой, силой и энергией в пятнадцать раз — не больше, но и не меньше!
Следующее поколение известных античных натурфилософов вполне разделяло взгляды предшественников. Знаменитый Анаксагор, основоположник афинской школы и один из сторонников гелиоцентрической космологии, утверждал, что Солнце — не божество, а раскалённый камень, а Луна подобна Земле. Кстати, тот же Анаксагор ввёл в обиход концепцию вечных «семян» («гомеомерий»), которые рассеяны везде во Вселенной и движение которых, предопределённое разумным началом («нусом»), порождает жизнь — можно сказать, философ первым сформулировал ключевую доктрину популярной ныне панспермии (гипотезы о зарождении жизни на Земле в результате занесения её из космического пространства).
Материалистическая школа Эпикура, достигшая расцвета на рубеже IV и III веков до н. э., сделала идею множественности обитаемых миров частью своего учения, объединившего наиболее прогрессивные взгляды того времени. Причём последователи школы считали небесные тела во многом подобными Земле.
Убеждённым сторонником этой идеи был и римский философ Тит Лукреций Кар, который в своей знаменитой поэме «О природе вещей» (De rerum natura, около 58 года до н. э.) писал: «Остаётся признать неизбежно, что во вселенной ещё и другие имеются земли, да и людей племена и также различные звери».
Однако в Древнем Риме и Средневековой Европе возобладала философская система, противоположная атомизму. Тут уместно вспомнить Платона, ученика Сократа, который был ярым противником концепции множественности миров, о чём высказался в своём «Тимее» (Timaeus, около 360 года до н. э.): «Наш космос есть живое существо, наделённое душой и умом, и родился он поистине с помощью божественного провидения... Мы не должны унижать космос, полагая, что дело идёт о существе некоего частного вида, ибо подражание неполному никоим образом не может быть прекрасным... Однако правы ли мы, говоря об одном небе, или было бы вернее говорить о многих, пожалуй, даже неисчислимо многих? Нет, оно одно, коль скоро оно создано в соответствии с первообразом».
Дальнейшее развитие концепции разумной упорядоченности Вселенной придал афинский мыслитель Аристотель, ученик Платона и воспитатель Александра Македонского, живший, как известно, в IV веке до н. э. и оставивший богатое наследие. Если кратко охарактеризовать умозрительную космологию Аристотеля, изложенную в его трактате «О небе» (De caelo, 350 год до н. э.), то она была предельно геоцентрична и, как следствие, антропоцентрична. Конечно, философ признавал и доказывал шарообразность Земли, но при этом полагал шарообразным и небо с закреплёнными на нём звёздами. В его представлениях Вселенная выглядела вечным замкнутым механизмом, работающим по воле бога («перводвигателя»), и, конечно, в ней не было места иным мирам и иным существам.
В другом фундаментальном труде «Метафизика» (Metaphysica) Аристотель так обосновывал свои соображения: «Что небо одно, это очевидно. Если небес множество подобно тому как имеется много людей, то по виду у каждого из них было бы одно начало, а по числу много. Но всё то, что по числу есть множество, имеет материю... Однако первая суть бытия не имеет материи, ибо она есть полная осуществлённость. Значит, первое движущееся, будучи неподвижным, одно и по определению, и по числу; стало быть, всегда и непрерывно движущееся также только одно. Значит, есть только одно небо». Проще говоря, если в центре Вселенной находится некое тело, то оно не может быть заменено другими телом, потому что место занято. И небо у этого тела тоже одно, а других не бывает.
Со временем авторитет философа вырос настолько, что хотя его космологическая модель вошла в противоречие с астрономическими наблюдениями, её мало кто решался оспаривать.
Обитатели Луны
Всё же интеллектуальные лазейки оставались. Пока учение Аристотеля не успело превратиться в набор догм, идея обитаемости небесных тел оставалась предметом для пространных умозаключений. Например, известный римский философ-моралист Плутарх, живший на рубеже I и II веков, в сочинении «Беседа о лике, видимом на диске Луны» (De facie quae in orbe lunae apparet) подробно останавливается на этой теме, предлагая совершенно свежий и удивительно современный взгляд: «Обитатели Луны, если таковые существуют, вероятно, телосложения не тучного и способны питаться чем приходится... Но мы не знаем ни этих существ, ни того, подходят ли для них иные места, природа и климат. Итак, подобно тому, как если бы мы, не имея возможности приблизиться и прикоснуться к морю, лишь издали видя его и зная, что вода в нём горька, не пригодна для питья и солона, услышали от кого-нибудь, будто оно содержит в глубине множество больших и разнообразных животных, и наполнено зверями, которые пользуются водою, как мы воздухом, то нам казалось бы, что он рассказывает басни и небылицы; так мы, по-видимому, относимся к Луне, не веря, что там обитают какие-нибудь люди. А тамошние обитатели с гораздо большим удивлением смотрят на Землю, видя в ней отстой и подонки вселенной, что мутно просвечивает сквозь влагу, туманы и облака, как неосвещённое, низинное и неподвижное место».