Семен Файбисович принадлежит к современному искусству, но всегда сам по себе

Караван историйКультура

Семен Файбисович. Не такой, как надо

Я принадлежу, безусловно, к современному искусству, но всегда существовал сам по себе. Мои картины плохо воспринимались не только официозом, но и андерграундом: его установкам я тоже не соответствовал.

Беседовала Ирина Кравченко

Во дворе мужчина и женщина, оба среднего возраста, фотографировали друг друга мобильником, и такая любовь сквозила во всех их движениях, жестах, улыбках!.. Я возвращался домой из магазина, они подошли ко мне:

— Вы не щелкнете нас вместе?

— Конечно!

Все сделал и спросил разрешения снять их своим телефоном. Этот снимок я превратил потом в картину.

Прошло время, в Третьяковской галерее открылась большая ретроспектива моих работ. Звонит как-то куратор и говорит, мол, приходила немолодая женщина и сказала, что она врач, интересы у нее свои, на художественные выставки не ходит, но знакомая увидела в экспозиции ее портрет с мужем. Женщина уже забыла о той нашей встрече, а теперь, подойдя к картине, вспомнила. Оказывается, после того как они снимались во дворе, мужа не стало, но вот и он, и она сама, и тот счастливый день возникли перед ней на холсте, и сквозило во всем изображенном нечто, чего они тогда, в реальности, даже не замечали...

— А советские люди видели ваши картины?

— Практически нет, у меня долго не было возможности выставляться. Есть искусство современное, которое обитает «на кончиках роста», затем — салонное, ориентированное на уже сложившуюся систему эстетических координат, и наконец попса, китч. Я принадлежу, безусловно, к современному искусству, но всегда существовал сам по себе, поскольку сразу стало понятно: не такой, как надо. Мои картины плохо воспринимались не только официозом, но и андерграундом: его установкам я тоже не соответствовал.

На холсте остался тот счастливый день, когда они были вместе. Картина «Сослуживцы», 2012 год

— Почему же вас отвергали в среде неформального искусства, которое по определению более свободно?

— Тогда, в советские годы, в андерграунде всем рулили представители таких направлений, как концептуализм, соц-арт, те, кто делал инсталляции, хеппенинги... В основном они апеллировали не к эмоциональному восприятию, а к интеллектуальному. Считалось, что все, трогающее зрителя, обращенное к любым эмоциям, кроме негативных, вообще все интересное — не современное искусство, отстой. Ну а у среднего зрителя впечатление от моих работ было такое: «Подумаешь! Я тоже могу как он. Сделаю фотографию и раскрашу».

Проще говоря, я нарушал все заповеди, вот и был изгоем. В художественной среде не вращался, дружил в основном с поэтами — Мишей Айзенбергом, Тимуром Кибировым, Левой Рубинштейном. Не был членом Союза художников, поэтому выставлять свои работы мог только в подвале Горкома графиков на Малой Грузинской, где привечали всех отверженных. Но и там существовал отдельно.

— Отверженный из отверженных? Широкий зритель вас не видел, критика смотрела скептически, андерграунд отторгал. И как вы к этому относились?

— Воспринимал как данность, не пытался ни пролезть в официальные художники, ни наладить контакты с неформалами. Заканчивал картину, показывал друзьям и ставил ее лицом к стене в комнатке, где работал. Только уже где-то в 1984 году меня познакомили с художниками Эриком Булатовым и Олегом Васильевым, и мы подружились несмотря на разницу в возрасте.

У меня ведь нет художественного образования. Ни мама с папой, ни бабушки и дедушки к искусству отношения не имели. Отец был военным, офицером железнодорожных войск, мама преподавала физику в вечерней школе. Лет в семь я карандашом очень похоже нарисовал старшего брата. Если бы выдал шедевр детского рисунка, родители как люди, ничего в искусстве не понимавшие, его бы просто не заметили. Но тут заметили: раз может сделать похоже, значит, есть способности. И меня решили отдать в художественную школу.

Мама пошла туда выяснить, что нужно для экзамена, на котором мне предстояло продемонстрировать свои умения в живописи. Ей объяснили, что такое живопись и что для нее нужно. В ближайшем магазине канцтоваров она купила самые простые красочки, других не было, и кисточку типа для клея. Но до экзамена мне их не давала, чтобы не истратил и не испортил. В день испытания я впервые держал в руке кисточку, впервые макал ее в краски и что-то на листе бумаги изображал. Почему меня в итоге приняли, не знаю.

На первом занятии пожилая преподавательница, она же директор школы, когда-то ее создавшая, увидев, что я мазюкаю — это я второй раз в жизни взял кисточку, — возмутилась и отправила смывать все, что с таким трудом изобразил. Правда когда в моей жизни появились нормальные краски и кисти, я скоро выучился ловко махать этими кистями, и на занятиях та же старушка гладила меня по головке: «Смотрите, он у нас самый маленький, а что вытворяет!»

Мне исполнилось лет четырнадцать, когда очередной преподаватель сообщил: «Так, ты умеешь писать натюрморт, пейзаж, хорошо рисуешь гипсы, наброски — пора браться за картины». Я вспотел от ужаса, понятия не имея, как пишутся картины. Стал подсматривать за парнем, получившим такую же установку. Он из раза в раз приносил эскизы: дядька сидит на кровати — в шапке, без шапки, в тулупе, без тулупа, в сапогах, без сапог. Затем из набросков слепился «обобщенный образ». Не так давно мне попался альбом с картинами Гелия Коржева, где представлен весь его творческий путь, и я вдруг увидел эскиз с сидящим на кровати мужчиной: оказывается, это был стандартный сюжет для обучавшихся живописи. Тогда же, узнав, что предстоит десять или двадцать раз нарисовать одно и то же, а потом слепить из этого ни то ни се, впал в такую тоску, что бросил ту художественную школу. Доучивался в другой, где готовили оформителей, или, как сейчас говорят, дизайнеров.

Когда мама интересовалась у педагогов успехами сына, ей отвечали, что надо учиться дальше. Но в ее и папином представлении художник — это человек, который пьет, гуляет и не ходит на работу. Школа, в которой я доучивался, готовила еще и в архитектурный институт. Родителей это устраивало: будет, как люди, ходить на службу, и занятие солидное. Я с большим трудом поступил на факультет промышленной архитектуры и увлекся ею.

После института распределили в один НИИ, в котором я... Неважно, чем занимался, скука была смертная. Когда три положенных года истекли, взял папку со своими рисунками, курсовыми и дипломными проектами и пошел наниматься в нормальное место. Меня практически с улицы взяли в институт, который как раз в 1975 году начал заниматься проектированием объектов для Олимпиады-80. Я попал в бригаду, разрабатывавшую проект пресс-центра, теперь это Дом прессы на Зубовском бульваре — единственное здание, которое я спроектировал. Заканчивая работу для Олимпиады, уже понимал, что ничего стоящего в советской архитектуре делать не дадут, и потихонечку, урывками начал заниматься изобразительным искусством. Затем подался в Худфонд, куда брали архитекторов, чтобы придумывали работу художникам.

Я нарушал все заповеди, вот и был изгоем. В художественной среде не вращался, не был членом Союза художников, поэтому выставлять свои работы мог только в подвале Горкома графиков на Малой Грузинской, где привечали всех отверженных. Но и там существовал отдельно

— Когда же вы писали свое?

— Вот ради того, чтобы иметь время на живопись, я и устроился в 1979 году в Худфонд. Там не требовали постоянно присутствовать на рабочем месте, а платили сдельно за выполненную работу, выходило прилично. До обеда я дома писал картины, которых почти никто не видел и совсем никто не покупал, а потом ехал в худфондовский подвал зарабатывать деньги. Так провел время до конца восьмидесятых.

— Мастерской не было? Картины-то у вас большие...

— Какая мастерская?! Комната в квартире, в которой еще что-то делали — спали, принимали гостей. Сначала была маленькая, затем побольше, максимум, чего я достиг, — отдельная, в которой только работал. И все равно там было страшно тесно из-за скопившихся картин. Я писал большие полотна, но возможности отойти от холста и, как положено, посмотреть на него с определенного расстояния не имел: по оставленной между стоявшими повсюду картинами тропинке пятился в угол взглянуть оттуда на то, что получается. За годы работы в тесноте у меня даже выработалось зрение как у насекомого, что ли, и я с близкого расстояния мог видеть изображенное на холсте так, будто смотрю издалека.

— Но у вас на картинах все пронизано сиянием. А какое освещение в обычной квартире?

— Самое обычное, поэтому я и писал только в первой половине дня, при естественном свете. Зимой, когда днем в квартире часто царит полумрак, переключался на занятия прозой.

— Вы думали тогда, что ваши картины выйдут на свет, к людям?

— Нет, полагал — так и будут стоять в комнате у стен и даже я не смогу лишний раз бросить на них взгляд: тяжело было двигать и доставать.

«Наконец-то», 1987 год. Из цикла «Очередь за вином»

— Но картины, которые никто не видит, о которых никто не знает, могут сгинуть — мало ли что.

— Я был еще достаточно молод и не задумывался о судьбе своего «наследия». И потом, многие художники, как известно из истории искусств, признания при жизни не получили, а после их смерти работы раскупили и сами художники стали считаться великими. Но у меня и амбиций никаких не было насчет того, чтобы оценили, полюбили и купили мою живопись. Занимался ею потому, что видел в этом смысл жизни. Это занятие стало моим способом выяснения отношений с окружающей действительностью. Кто я, где я, что вокруг меня? Потребность отвечать на эти вопросы и привела меня в искусство. Начал что-то скрести, мазать на холсте... В голове поднималась какая-то пена, надо было снять ее, выплеснуть, самому себе объяснить, что это. Заодно и другим, кому интересно.

Живопись стала для меня способом человеческого выживания в не больно-то человеческой жизни. Началось все вскоре после окончания института. Помню одно утро, когда ехал на службу в свой быстро опостылевший НИИ. Московская зима, похожая на осень, в воздухе мокрый липкий снег прямо в рожу, под ногами грязь, слякоть. Жду автобуса, смотрю на людей, которые как зайцы скачут по лужам в полутьме. Подойдет автобус, они набьются в него и поедут, не видя и не чувствуя себя. И я — один из них, я тоже затерт в эту жизнь, забит в нее по макушку, и меня временами будто нет.

И вдруг в тот самый момент, когда я тоскливо созерцал эту беспросветную жуть, она осветилась для меня не пойми как. Я почувствовал, как сквозь темную, неказистую реальность развидняется иная. Вот передо мной мир, в котором мы существуем, но сквозь него просвечивает иной, созданный не большевиками, а в результате шести дней творения. В каждой точке пространства и времени мы существуем между этими двумя мирами, живем в поле огромного напряжения между этими противоположными реальностями. И именно эта текущая сквозь меня энергия их взаимодействия заводит и возбуждает. Да, мы жили в пространстве «зеро», в эстетическом захолустье — обшарпанные углы, пустыри, помятые лица в общественном транспорте и в очередях, — но отныне сквозь ткань этой жизни для меня начала просачиваться и подсвечивать ее другая.

Вот так я стал понимать и чуять, что хочу писать картины про это просвечивание и переплетение двух реальностей. Преодоление материала окружающей жизни стало моим способом существования — преодоления его светом, идущим на зрителя как бы изнутри картины. Так самая простая, обыденная жизнь обрела для меня смысл. И друзья не раз признавались, что для них страшно важным было через мои работы увидеть в намозолившем глаза иное и примириться с повседневностью, найти в ней интригу, драйв, как сейчас говорят.

Авторизуйтесь, чтобы продолжить чтение. Это быстро и бесплатно.

Регистрируясь, я принимаю условия использования

Рекомендуемые статьи

Меган и Гарри. Неприкаянные Меган и Гарри. Неприкаянные

Сумеют ли герцоги Сассекские выдержать испытание свободой и сохранить семью?

Караван историй
Войны, драки и теракты: пять самых скандальных поводов для рекламы Войны, драки и теракты: пять самых скандальных поводов для рекламы

Реклама: дерзкая, провокационная — и далеко не всегда этичная

Playboy
Иван Стилиди. В потоке Иван Стилиди. В потоке

Беседа с хирургом и онкологом Иваном Стилиди

Караван историй
Ждешь как чуда Ждешь как чуда

Воспоминания (с детскими фото!) и семейные традиции друзей GRAZIA

Grazia
Переделкино Переделкино

Я оставила свою семью, обязанности, быт, чтобы поселиться в лесу и писать текст

Seasons of life
9 вещей, которые радуют и раздражают владельцев Toyota 9 вещей, которые радуют и раздражают владельцев Toyota

Легендарная надежность, часы из 1980-х — самые характерные черты Toyota

РБК
Ирина Пегова: «Хочется быть тихой, спокойной, нежной...» Ирина Пегова: «Хочется быть тихой, спокойной, нежной...»

Режиссеры находятся в плену ролей, которые я когда-то сыграла

Коллекция. Караван историй
Саманта против: как Ким Кэтролл пошла наперекор проекту, сделавшему ее звездой Саманта против: как Ким Кэтролл пошла наперекор проекту, сделавшему ее звездой

Почему Ким Кэтролл, сыгравшая Саманту, так ненавидит «Секс в большом городе»

VOICE
Степан Михалков: «Хулиганом я стал раньше всех» Степан Михалков: «Хулиганом я стал раньше всех»

Помните фильм «Утомленные солнцем»? Все это взято из моего детства

Коллекция. Караван историй
Нас догонят Нас догонят

Иван Давыдов о сериале «След»

Weekend
Продукты для похудения: список, который мы составили для тебя вместе с экспертом Продукты для похудения: список, который мы составили для тебя вместе с экспертом

Мы узнали у диетолога, существует ли на самом деле еда для похудения

Playboy
Как найти смысл жизни, если вы ненавидите свою работу Как найти смысл жизни, если вы ненавидите свою работу

Как не потерять себя, ненавидя свою работу?

GQ
Как попасть на платформу 9 и 3/4 в реальном мире? Как попасть на платформу 9 и 3/4 в реальном мире?

Можно ли успеть на «Хогвартс-Экспресс»?

Популярная механика
От мрачных окраин Петропавловска ко всемирному триумфу: исповедь би-боя Амира Закирова От мрачных окраин Петропавловска ко всемирному триумфу: исповедь би-боя Амира Закирова

Встречайте драматическую историю успеха Амира Закирова, достойную экранизации

GQ
«Разведенка с прицепом»: не приговор, а манипуляция общественным сознанием «Разведенка с прицепом»: не приговор, а манипуляция общественным сознанием

«Разведенка с прицепом» — это приговор счастливой семейной жизни?

Psychologies
Одна вокруг света: города-призраки, золотые копи и грозный вулкан Одна вокруг света: города-призраки, золотые копи и грозный вулкан

149-я серия о кругосветном путешествии москвички Ирины Сидоренко: Колумбия

Forbes
Если что, я мигом подлечу Если что, я мигом подлечу

Вот-вот мы сможем вырваться из потока машин и подняться над городской суетой

GQ
Читай по губам: что форма губ говорит о твоем характере Читай по губам: что форма губ говорит о твоем характере

Как же вычислить характер человека по форме губ

VOICE
Фарфоровый кабинет Фарфоровый кабинет

Интерьеры резиденции Langham Nymphenburg

SALON-Interior
Что наука говорит о балансе работы и личной жизни Что наука говорит о балансе работы и личной жизни

Как правильно расставлять приоритеты между работой и личной жизнью?

Популярная механика
Масло черного тмина: польза, противопоказания, научные данные Масло черного тмина: польза, противопоказания, научные данные

Полезные свойства тмина

РБК
Бескомпромиссные: разговор Евгения Сангаджиева и Ксении Андриановой — о наставниках, превосходстве индивидуальности над командой, неумении подчиняться Бескомпромиссные: разговор Евгения Сангаджиева и Ксении Андриановой — о наставниках, превосходстве индивидуальности над командой, неумении подчиняться

Евгений Сангаджиев и Ксения Андрианова — крепкий семейный сплав режиссеров

Esquire
Как российские IT-компании борются с одной из самых больших уязвимостей в коде Java Как российские IT-компании борются с одной из самых больших уязвимостей в коде Java

Log4Shell — самая большая уязвимость в истории современных компьютеров

Forbes
7 советов по подготовке собаки к зиме 7 советов по подготовке собаки к зиме

Собак тоже нужно защитить от холода и реагентов на тротуаре!

Maxim
40 м² 40 м²

Для своей семьи Ольга Угур создала квартиру-трансформер

AD
Детство во время войны: каким получился «Белфаст» Кеннета Браны Детство во время войны: каким получился «Белфаст» Кеннета Браны

Черно-белый «Белфаст» Кеннета Браны

РБК
История одной песни: «Pretty Fly (for a White Guy)», The Offspring, 1998 История одной песни: «Pretty Fly (for a White Guy)», The Offspring, 1998

Песня про белых парней, которые притворяются черными

Maxim
EXEED VX. Последнее китайское предупреждение EXEED VX. Последнее китайское предупреждение

Известный китайский бренд привёз в Россию новый автомобиль

4x4 Club
«Имени такого-то»: роман Линор Горалик об эвакуации психиатрической больницы «Имени такого-то»: роман Линор Горалик об эвакуации психиатрической больницы

Роман Линор Горалик об эвакуации психиатрической больницы «имени такого-то»

Forbes
Чек-лист удачного развода Чек-лист удачного развода

Снижаем градус нервного напряжения во время развода

GQ
Открыть в приложении