Олеся Рудакова: «Когда мама узнала, что в «Лапшине» будет играть Андрей Миронов, отказалась сниматься»
К сожалению, мы начинаем понимать родителей, только когда появляются собственные дети. И никак не раньше. С рождением ребенка овладевает панический страх его потерять. И этот страх живет с тобой всю жизнь... Я поумнела, когда у самой родился сын. Помню, однажды подошла к маме и сказала: «Прости за все...».
Кто были мамины родители — неизвестно. Ее нашли восьмимесячной на сельском полустанке под Харьковом и определили в дом малютки. Это случилось в декабре 1945-го, детей постоянно перемещали с места на место, так что мама поменяла шесть детских домов. Имя и фамилию ей выбрали воспитатели. Мама еще совсем крохой обожала петь и выступать, и воспитательница, подумав, сказала: «А запишу-ка я тебя Руслановой. Будешь артисткой, как она».
Так и оформили в документах — Нина Русланова. Отчество дали Ивановна, что неудивительно — у найденышей военной поры выбор был небольшим: или Ивановна, или Петровна. А вот день рождения мама выбрала сама — пятое декабря. Ей очень понравилась картинка в настенном календаре: мужчина несет ребенка с флажками и воздушными шариками. Это был «красный день календаря» — день сталинской конституции.
Детский дом не был для мамы подарком, наверное поэтому она так не любит вспоминать о детстве. Ей постоянно доставалось за то, что светленькая. Однажды воспитательница, глядя на ее золотистые волосы, вдруг сказала: «А ты у нас, видно, немка». С тех пор дети обзывали ее и жестоко били.
Детство — мамина тайна, куда она до сих пор никого не впускает. Это раз и навсегда закрытая тема, и никто из нас — ни я, ни папа — не пытался туда соваться. У мамы даже подруг той поры не осталось, она никогда не ездила на родину — в Богодухов, где ее нашли, по этому я никогда не задавала вопросов: кто мои дедушка и бабушка? В нашем доме изначально не было секретом, что мама росла в детском доме. Она любила петь одну шутливую частушку: «Я не папина, я не мамина, я на улице росла, меня курица снесла...»
Не могу сказать, что у меня маленькой ее детдомовское прошлое вызывало какие-то эмоции. Я родилась с этой данностью и считала, что один дедушка и одна бабушка — вполне нормально, так и должно быть.
А вот о том, как, окончив восьмилетку, пошла учиться на маляра-штукатура, мама рассказывает с удовольствием. Ее распределили на стройку, где она проработала целый год, дали комнату в общаге. Между прочим, навыки маляра маме пригодились позже в кино — она так мастерски красила стены в картине Киры Муратовой «Познавая белый свет», что ей и дублера не понадобилось.
Но мечта стать артисткой — даром, что ли, Русланова?! — все же взяла верх. Мама поступила в Харьковский театральный институт. На втором курсе по друга посоветовала: «Тебе бы в Москву» — и мама поехала поступать в столицу. С этого момента дверь в мамино прошлое закрылась и никогда больше не открывалась. Ее жизнь в Харькове и жизнь в Москве — две абсолютно разные вещи.
Это совсем не значит, что Нина Русланова скрывала свои украинские корни, наоборот, даже гордилась ими. И хотя ей несколько раз паспортистки предлагали: «Давайте вместо Богодухов напишем Москва, вы ведь уже все равно москвичка» — мама отказывалась. У нее даже некоторые привычки детства сохранились: например мама частенько в обиходе употребляет украинские слова, любит готовить вареники, борщ — жирный и густой, чтобы ложка стояла, картошку, жаренную на шкварочках. На кухне всегда висит заплетенный в косу лук, который мама по традиции покупает на зиму, на дачном участке растет «цыбуля», а вокруг грядок — традиционный забор из веточек. А как она поет украинские песни!
С сильным украинским акцентом маме в Москве пришлось отчаянно бороться. Ночи напролет сидела и бубнила специальные упражнения, а в Щукинское училище попала совершенно случайно, на добор... мальчиков. Вера Константиновна Львова, замечательный педагог и чудесный человек, настояла на том, чтобы место дефицитных мальчиков заняла Русланова, — так ей понравилась абитуриентка из провинции. В общежитии училища мама долго спала на раскладушке, после лекций подрабатывала в соседней поликлинике уборщицей. Она была старше многих однокурсников, ей уже исполнилось двадцать три, когда переехала в Москву. Курс подобрался талантливый: Володя Качан, Леня Филатов, Саша Кайдановский, Борис Галкин, Иван Дыховичный... И все дружили.
— Слышала, что Нина Ивановна дружила всю жизнь с Кайдановским.
— Каин, как его звали друзья, ее очень жалел, потому что сам, когда разошлись его родители, месяц провел в детдоме и знал, каково это. Мама рассказывает, что однажды Кайдановский пришел к ней в общежитие и предложил:
— Нина, давай я буду твоим братом.
— Как это? По суду, что ли?
Он рассердился:
— По какому суду? Давай порежем себе руки, сольем кровь в чашку и выпьем. И будем кровными родственниками.
Саша был начитанным человеком, видимо, где-то в умных книжках и почерпнул. После ритуала братания Кайдановский всегда за маму заступался.
У них на курсе учились невероятно красивые девушки. Все они играли рабынь в знаменитом вахтанговском спектакле «Принцесса Турандот». Мама на их фоне выглядела серой мышкой. И вдруг Кайдановский — дело было на первом курсе — подходит к ней с предложением:
— Хочу сделать отрывок из «Гамлета». Можешь сыграть Гертруду?
Мама обалдела:
— Ну какая из меня Гертруда? Посмотри на мои крестьянские руки. Я же штукатур!
Саша стоит на своем:
— В тебе есть что-то королевское.
И они сыграли отрывок из «Гамлета». Все потом восхищались: «Как Кайдановский Русланову открыл!»
Щукинцы часто выступали с шефскими концертами. Однажды мамин курс показывал спектакль на сцене актового зала МГУ. Там и познакомились мои родители. Геннадий Рудаков учился в МГУ на физико-математическом факультете. Он как увидел маму на сцене, так сразу и влюбился. Мама была беленькой, худющей, просто ходячий дистрофик, папа — еще худее. Представляете, какая прекрасная парочка получилась?! Помню, лет в четырнадцать я не могла влезть в мамину юбку, которую она носила в двадцать пять. Завидовала ей черной завистью.
Я очень люблю папу, но красавцем назвать его не могу. Он скорее обаятельный. На мой взгляд, в мужчине самое сексуальное — мозги, наверное, этим он маму и взял. Зная папу, думаю, что ухаживал он красиво. Всегда на Восьмое марта дарил букетики мимозы не только маме, но и мне, трехлетней девочке. С тех самых пор убеждена: мой папа — самый галантный мужчина на свете!
Родители поженились через год после знакомства. Мама не стала менять фамилию, осталась Руслановой. Она всегда гордилась тем, что ее назвали в честь великой певицы. Но думаю, какую фамилию ей бы ни дали, она все равно не сломалась бы и вытащила себя. Мама — гениальная актриса и очень сильный человек.
У родителей был типичный студенческий брак. Молодоженов вначале приютила мамин педагог Вера Константиновна, потом они снимали квартиру, точнее угол, ну а после довольно долго жили в общежитии Вахтанговского театра, в труппу которого маму приняли после окончания училища.
Естественно, как полагается, папа повез молодую жену знакомить с родней в Гродно. Родители отца не то чтобы категорически не принимали невестку, но и особой любви к ней не питали. Видимо, мечтали о другой избраннице для единственного сына. У мамы непростой характер, вдобавок она очень обидчивая. Когда папа в первый раз привез ее в Белоруссию, ей не понравилось, как встретила свекровь, она взяла и... демонстративно ушла из дома. Маму чуть ли не сутки искало полгорода. Причем свекровь ничего обидного ей не сказала. Бабушка была очень худой, высокой, с колкими чертами лица и пронзительными глазами, в которые достаточно было просто посмотреть, чтобы все, что нужно, там прочитать. Вот мама и прочитала...
Она и потом не раз из их дома уходила. Как-то рассердилась, что свекровь наводила порядок в шкафу и переложила ее вещи с полки. Мама взвилась — и за дверь! Об их натянутых отношениях я узнавала из каких-то обрывков разговоров, взрослые старались оградить меня от семейных разборок.
С первого дня свекровь и невестка невзлюбили друг друга. Но при этом держали нейтралитет, не помню, чтобы говорили друг о друге плохо. До сих пор не пойму, что же бабушке в маме так не понравилось? Худенькая, светленькая, ясноглазая, вроде все при ней. Но это для бабушки было неважно. Она не могла смириться с профессией избранницы сына. Артистка — это клеймо! Они же, артистки, все изначально легкомысленные.
Даже прабабушка, бывшая партизанка и убежденная коммунистка-патриотка, мне постоянно сурово выговаривала: «Олеся, ты плохая девочка, потому что у тебя мама — актриса! А вот папа — хороший, он получил всего раз в жизни кол по поведению». Я это слышала с трех лет, ведь меня каждое лето отвозили в Белоруссию. Вот так и жили...
Тем не менее лето у дедушки с бабушкой было прекрасным. Я обожала собирать грибы. Маслят в Белоруссии было море. С увлечением ловила жуков и бабочек, из листьев делала гербарий.
Я там, кстати, и родилась. Мама забеременела поздно, в тридцать три года. Московские врачи категорически запретили ей рожать из-за врожденного порока сердца и сразу же предупредили: в критический момент будут спасать мать, а не ребенка. Белорусские бабушка с дедушкой жили на одной лестничной площадке с врачами. Соседи и на шли акушера, который рискнул принять сложные роды.
Да и с именем у меня непростая история — их... целых три. Мама назвала Олесей. Когда родители уже в Москве пошли регистрировать дочку, в ЗАГСе отказались записывать в метрике ребенка Олесей — оказывается, такого имени не существует в русском языке. Растерявшиеся папа с мамой взамен согласились на первое же пришедшее на ум — Ольга.
То, что меня зовут Олей, я узнала классе в четвертом. В поликлинике в медкарточке я ведь значилась Олесей, и в школьном журнале тоже. А когда меня крестили, батюшка сказал: «Имени Олеся в святцах нет... значит, будет Ксенией!» Так что я — Ольга, Олеся и Ксения.
Но дома и по сей день меня никто не зовет Олей. Ольга для меня — злое имя. Если вдруг мама звенящим голосом зовет: «Оля!!!», значит, я сильно набедокурила и нужно, пока не поздно, бежать прочь сломя голову.
— Родители вас воспитывали в строгости?
— Спасало то, что оба были очень заняты. Мама играла в Театре имени Вахтангова. Папа трудился на почтовом ящике, потом в структурах Министерства геологии, пока с друзьями не создал бизнес. Он не гнушался никакой работой, спокойно мог по ночам разгружать вагоны. Прекрасно помню, как ждала, когда папа утром вернется и принесет ананас. Мне, маленькой, казалось, что разгружать вагоны — это нечто сказочное, раз за это дают диковинное лакомство. Тогда впрок закупали зеленые бананы, мама хранила их в шкафу, чтобы дозрели в темноте. Но бананы не успевали дозреть — я их тайком съедала зелеными.
В стране царила эпоха дефицита: все решали не деньги, а связи — а связи давала известность. За плечами у мамы уже были «Короткие встречи» Киры Муратовой. Правда о том, что она там снялась, никто не знал — фильм двадцать лет пролежал на полке.
Зато когда на экраны вышел многосерийный фильм «Цыган», маму стали узнавать зрители. И не просто узнавать! Однажды в Ростове цыганский табор даже пронес на руках несколько метров машину, в которой сидела Нина Русланова. Но она, надо сказать, не жаловала свою роль в этой картине и старалась о ней не вспоминать. Я же этот фильм просто невзлюбила! Мне вслед долго кричали: «А-а-а, ты дочка Катьки-аэропорт!» Это практически звучало как дочь проститутки.