Караван историйСтиль жизни

Инесса Перелыгина-Владимирова
Поздняя любовь

Ко мне подошел известный в Питере режиссер и, показав глазами на Владимирова, заявил: "Ставишь не на ту лошадь". Я опешила.

Записала Юнна Чупринина

«Вы больше никому не показывались?» Я замешкалась: соврать или сказать правду? Режиссер Театра имени Ленсовета Игорь Владимиров не любил, когда молодые артисты ищут счастья сразу в нескольких труппах. А я за шесть лет до этого показывалась... самому Владимирову.

Работала тогда в орловском ТЮЗе. Вместе с коллегой по театру Михаилом Дорофеевым подготовила отрывок из «Дон Жуана». Требовался реквизит. Отыскала уборщицу, отняла у нее ведро, заполнила водой больше чем наполовину. И после Мишиной реплики «Кровь так и хлестала!» вылила ему на голову.

Откуда мне было знать, что в «Ленсовете» не так давно закончился ремонт? Зима выдалась такой холодной, что полопались трубы и постоянно случались протечки. Театр для Игоря Петровича был не только храмом — настоящим домом, и относился он к нему как заботливый хозяин. Насилу все высушил, а тут мы со своим «наводнением». Владимиров рассвирепел: «Не стану смотреть! Вы не готовы! Вон!»

Мы жили в Орле. Мама тянула нас со старшим братом в одиночку. Когда узнала, что собираюсь в театральный, напутствовала: «Хоть бы провалилась!»

Хорошо узнав Игоря Петровича, я поняла, что у него нет промежуточных состояний: либо Владимиров в гневе, либо настроен благодушно. К счастью, спустя столько лет он меня не вспомнил, попросил показаться еще. Ушла окрыленной, не подозревая, что держать экзамен предстоит целых пять раз. После очередных «смотрин» ко мне подошел известный в Питере режиссер и, показав глазами на Владимирова, заявил: «Ставишь не на ту лошадь». Я опешила. На что он намекал?.. Неужели так и не примут в легендарную труппу «Ленсовета»?

К тому времени я уже несколько лет играла на сцене. С детства постоянно кого-то изображала, хотя родилась в семье далекой от искусства. Мы жили в Орле. Папа умер, когда я училась во втором классе, мама тянула нас со старшим братом Валерием в одиночку. Она продавала сувениры в гостинице и мечтала, чтобы я вслед за братом пошла в медицину. Когда узнала, что собираюсь в театральный, напутствовала: «Хоть бы провалилась!»

Но я поступила. Мастер Щукинского училища Альберт Григорьевич Буров набирал студенток по своему вкусу — высоких, видных. Со мной училась Ира Шмелева, много игравшая в перестроечном кино, а потом эмигрировавшая в Америку. Какое-то время мы жили в одной комнате со Светой Рябовой, приехавшей из Минска. Все вокруг бегали, суетились, а она готовилась к роли лежа в кровати, но играла всегда очень точно. Меня это удивляло, сейчас-то понимаю: наверное, берегла энергию.

Тоже минчанка Ира Метлицкая общежитие не брала — снимала комнату. И хотя иногда появлялась в компаниях, существовала обособленно. Уже тогда умела себя подать. Ее многие не любили, считали гордячкой, но мне Метлицкая нравилась. Помню, она все время худела, сидела на одних плавленых сырках. Некоторые однокурсницы пытались найти в ее внешности какие-то изъяны, и когда на одном из занятий всем велели убрать волосы, оказалось, что у Иры оттопыренные ушки. Метлицкая смутилась, покраснела и... стала только краше. Ира еще студенткой начала играть в «Современнике». А я все годы учебы пребывала в благодушном настроении и о будущем не задумывалась. Между тем столичной прописки у меня не было. В Москве жили родственники, но я девушка застенчивая, старалась не докучать. На то, чтобы выйти замуж за москвича, пусть и фиктивно, тоже мозгов не хватило.

Вернулась в родной Орел. Тогда в городе было два театра — драмы и юного зрителя. Выбрала последний: спектакли ТЮЗа собирали аншлаги. О том, что, возможно, до конца дней придется играть зверушек, не подумала. Но уже через два года ночи напролет ревела в подушку.

Нет, в театре все сложилось удачно. Но в Орле я задыхалась. Этот город считается третьей по значимости литературной столицей: здесь жили Иван Тургенев и Николай Лесков, Иван Бунин и Леонид Андреев, Алексей Апухтин и Афанасий Фет. Но я там всю жизнь провела! А энергия била через край: постоянно хотелось куда-то бежать, узнавать новое, впитывать, получать свежие впечатления!

Решила махнуть в Питер, но «прижилась» там всего на год. Подвизалась в «Ленконцерте», ездила по области с моноспектаклем «Человеческий голос» Жана Кокто, поставленным еще в Орле, подрабатывала реквизитором в театре «Эксперимент», там же репетировала в «Степном волке» Гессе, надеясь получить прописку. Вынашивала планы обменять орловскую квартиру на ленинградскую коммуналку, но мама переезжать не торопилась.

На Девятое мая 1986 года поехала отдохнуть в Таллин. Встретила там «щукинцев» и совершенно неожиданно поступила в Русский драматический театр, где они работали. Получила квартирку в общежитии семейного типа. Очень хотелось обрести наконец самостоятельность, вырваться из-под маминого крыла. Да и нервы я ей поизмотала своей бездомностью. Семьи у меня не было, отвечала только за себя.

Следующие шесть лет в Таллине жилось замечательно. Полюбила и город, и Eesti Vene Teater. До сих пор если туда возвращаюсь, недоумеваю: зачем уехала? Но в СССР началась перестройка, в Прибалтике заговорили о независимости, и все чаще на эстонском. На собрании труппы директор сообщил, что, возможно, русскоязычный театр прекратит свое существование. Дескать, чешите в головах, господа артисты, и определяйте свою судьбу. Для меня это заявление прозвучало как гром среди ясного неба.

Перво-наперво начала учить эстонский. Меня как раз утвердили на маленькую роль в фильм с Ириной Понаровской «Он свое получит». Съемки проходили в Кронштадте, и группу поселили на корабле. Вечерами артисты перебирались на ближайший остров и гудели ночи напролет. А я запиралась в каюте и зубрила язык. Вокруг приставали: «Ты хорошо себя чувствуешь?» А у меня слова директора стучат в голове. Такая была умница-благоразумница! Мой образ жизни настолько потряс служивших на корабле матросов, что они подарили мне мешочек янтаря. До сих пор не найду времени собрать из него бусы.

За четыре месяца выучила эстонский на бытовом уровне, сдала экзамен и даже получила корочку, которая давала право работать, например, дворником или вагоновожатым. Официанткой уже не взяли бы. Перспективы маячили не самые радужные, и параллельно я вновь начала показываться в российские театры. Так и оказалась в «Ленсовете».

Владимиров любил, чтобы на показах исполняли «Шаланды, полные кефали». Песня служила лакмусовой бумажкой для определения такого важного для него понятия, как группа крови артиста. В него входили и музыкальность, и юмор, и умение быстро схватывать суть характера, поставленной задачи. Но я выбрала песню Александра Розенбаума «Фраер, толстый фраер». Игорь Петрович оценил: «Подходит». Однако в театр не брал. То с одним партнером просил играть, то с другим. Проверял, насколько мои человеческие качества — группа крови! — совпадают с теми, которые ценил в артистах. Искал обаяние, «изюм».

Я все годы учебы о будущем не задумывалась. Между тем прописки не было. На то, чтобы выйти замуж за москвича, мозгов не хватило. Вернулась в Орел

Владимиров часто звонил в Таллин: в общежитии телефона не было, только на вахте театра, но они рядом. Вопрос задавал один и тот же: «Когда вы приедете?» Помню, в очередной раз прикатила в Ленинград, а Игорь Петрович, не предупредив, встречает на перроне. Подхватил вещи, усадил в свою «Волгу», налил теплого кофе из термоса. Теперь понимаю: хотел показать, какой он красивый. Очень себе нравился, когда надевал кепочку и садился в машину. Говорил: «Руль мне к лицу». И тут спросил: «Ну как? Мне идет?» Было слишком неловко от самого факта встречи, чтобы восхищаться. Да и не в моем характере всплескивать руками. Конечно, что-то промямлила, но не более. Хотя если Игорь Петрович хотел произвести впечатление, тут же вспоминал, что он большой артист, и своего добивался.

Тогда я о нем мало что знала. Помнила, как потряс меня в картине «Шапка», которую видела в Таллине. Он играл алкоголика — с пузом, в трусах, как у волка из «Ну, погоди!». Приставала к подруге: «Назови мне другого артиста, который был бы настолько свободен?» Еще слышала, что Театр Ленсовета называют «женским»: в труппе всегда есть примадонна. А вот о том, что Владимиров — известный сердцеед, даже не догадывалась.

Слышала, что Театр Ленсовета называют «женским»: в труппе всегда есть примадонна. А вот что Игорь Петрович — известный сердцеед, не догадывалась

В один прекрасный день Игорь Петрович решил, что должен увидеть меня в полноценном спектакле, и нагрянул в Таллин. Я о его планах знала, но в театре никому ничего не сказала. Наивная! Сегодня понимаю, что могла родное руководство о-го-го как подставить! Ведь Владимиров — театральная легенда, народный артист СССР, один из первых режиссеров страны. В день, когда он должен был прийти на спектакль, я буднично попросила: «Надо бы Владимирова хорошо посадить. Не дай бог, опозоримся».

Режиссер Гриша Михайлов схватился за сердце, все вокруг забегали. После спектакля Игорь Петрович прошел за кулисы. Познакомился с директором театра и объявил, кивнув в мою сторону:
— Хочу забрать у вас эту артистку.
— Что за нее даете?
— А что хотите?
— Думаю, на мешке картошки сойдемся.
Посмеялись. Поди разбери, зачем он приезжал — только ли в поисках очередной артистки? В день показа в Ленинграде всегда просил остаться до вечера. Ему было любопытно поговорить, нравилось мое ощущение жизни. Однажды зазвал к себе домой, а когда уходила, вызвался проводить до метро. На прощание его чмокнула, на щеке осталась помада. Я смутилась:
— Ой, давайте сотру!
Он мечтательно закатил глаза:
— Интересно, сколько времени продержится этот след?
Конечно, я понимала, что нравлюсь ему. Но Игорь Петрович был из тех мужчин, которые вспыхивают мгновенно, любой привлекательной женщине готовы сказать: «Люблю!» Мы долго хороводились, поэтому какие-то его признания всерьез я не воспринимала. И в мыслях не держала, что может произойти нечто большее. Напротив, собиралась замуж, причем за питерца. Даже объявила Владимирову, что если все-таки примет меня в театр, с проклятой пропиской — тьфу-тьфу-тьфу — проблем не будет.

Так или иначе, в тот раз в Таллине состоялся уже пятый мой показ. Неудивительно, что смотрины поднадоели: сколько можно кататься туда-сюда? Подумала: гори все синим пламенем! Меня звал в труппу Евгений Симонов, у которого тогда был свой театр. И новый, 1993 год я справляла в Москве у подруги, которая работала в «Сатире» и жила в общежитии. Первого января там раздался звонок от Владимирова. Как меня разыскал? Если он чего-то хотел, мог достать любого буквально из-под земли: всюду имелись «свои» люди.