Как экзотические растения повлияли на возникновение модернизма в литературе. Глава книги «Страстоцвет, или Петербургские подоконники»
В конце июня в "Издательстве Ивана Лимбаха" выходит переиздание книги Ольги Кушлиной "Страстоцвет". Будучи филологом, Кушлина избрала необычайно интересную тему: перед нами исследование связи литературы Серебряного века и комнатных растений. Мы узнаем, как именно в стихах Брюсова оказалась монстера, в пьесе Горького — эдельвейсы, асфодели — у Северянина, сирень и жасмин — у Иннокентия Анненского. Наблюдая за тем, как Кушлина реконструирует атмосферу тех дней, хорошо вспомнить, что книга посвящена памяти мужа Кушлиной — поэта Виктора Кривулина, одного из самых заметных в неофициальной культуре Ленинграда. Они жили в эркере, убранном цветами, с которого Кушлина начинает "Страстоцвет". Esquire публикует главу восемнадцатую "Зеленой ночью папоротник черный".
На роль «самого символистского цветка» могут претендовать разные растения, но очевидно, что в русской поэзии он – белый, холодный, мертвый, таящий опасность. Возможно, что это – цветок грез, существующий только в воображении поэта. В воображении Александра Блока или, скажем, Федора Сологуба, написавшего в 1905 году такое стихотворение:
Белый мой цветок, таинственно-прекрасный,
Из моей земли, из черной ты возник,
На меня глядишь ты, нежный и безгласный,
И понятен мне безмолвный твой язык.
Ты возник из тьмы, моей мечте навстречу,
Ты зовешь туда, откуда вышел ты, –
Я твоим вещаньям не противоречу,
К твоему дыханью наклонив мечты.
А может быть, ближе всех к истине оказался М. Горький – ему со стороны было виднее. В пьесе «Дачники» поэтесса Калерия читает стихотворение в прозе об эдельвейсе, и пролетарский писатель очень постарался стилизовать этот текст под среднедекадентскую бессмысленную и бесполезную «красивость». Трудно сказать определенно, что в большей степени подвело Горького: отсутствие поэтического дарования или тайная любовь к стихоплетству, – или же виной всему оказался неразвитый вкус среднего читателя. Только в стишке о гордом эдельвейсе читатель увидел не пародию, а лирику, поэтому вместо сатирического обличения чистого искусства М. Горький ненароком создал образчик упаднического искусства. Как бы то ни было, но манерные вирши декадентской поэтессы Калерии в 1916 году перепечатаны были в киевском сборнике «Чтец-декламатор» под фамилией автора – Максима Горького, приспособлены для мелодекломации, и провинциальные барышни принялись исполнять их со сцены на любительских вечерах.
Кроме эдельвейса (цветка, в общем-то, в реальности довольно невзрачного), на роль мистической эмблемы с тем же успехом могли претендовать и другие растения. Иван Бунин, хранитель традиций Золотого века русской поэзии и противник всяческих вывертов века Серебряного, однажды саркастически спросил: почему это декаденты считают асфодели мистическим цветком? Разумеется, певец антоновских яблок своими глазами видел асфодели в Крыму и близ Средиземного моря и убедился: цветок как цветок, ничего особенного. Не краше георгинов в палисаднике у поповны. Так что правильно пишут о декадентах юмористы, мол, «для новой рифмы готовы тиф мы в стихах воспеть...».