Ильдар Абузяров: «Корабль Тесея. Черно-белый роман»
Новый роман Ильдара Абузярова вышел после почти шестилетней паузы в работе автора. Герои книги блуждают по улицам Санкт-Петербурга, как в бесконечном лабиринте, в поисках того, что скрывается за бесконечными поворотами. «Сноб» публикует отрывок из книги, вышедшей в издательстве «Городец»
А теперь я хочу сказать самое главное. Я сижу в метро и собираю подаяние только потому, что хочу вернуть Мелиссу, имя которой звучит как милостыня. Что-то среднее между милостыней и мелочью. Не надо никого обманывать, мне подают не потому, что я хорошо играю или хорошо вывожу буквы, а потому что жалеют.
Когда Мелисса уходила, я был слишком горд, чтобы броситься за ней. Она собиралась покинуть меня насовсем, и я это чувствовал, понимал, но моя гордость не позволяла мне сделать несколько шагов вслед за ней. Мне не хватило сил протянуть руку, сказать пару ласковых слов.
— И ты позволишь мне вот так уйти? — спросила она, давая мне последнюю надежду. Целое чертово окно возможностей.
Я молчал.
— И ты не боишься за меня? — намекнула она на угрожающую ей опасность.
Я опять промолчал. Тогда промолчал. А теперь я хочу высказаться. Даже выкричаться.
Теперь я хочу расправиться со своей гордостью, растоптать, разорвать в пух и прах.
Человек начинается с желания и способности умереть за другого, хороший человек начинается с умения просить и прощать. Я сижу здесь в переходе, как последний пьяница, бомж и нищий, чтобы растоптать то чувство гордости, которое столкнуло меня с небес нашей любви на землю. Ибо ключ к возврату любви в сердце лежит лишь через милость и милосердие.
Что с ней стало? Может быть, она уехала в Египет, где вышла замуж за копта. Я пошел за ней в Эрмитаж, но мне сказали, что она уволилась. «Не сработалась с начальством», — шепнула смотрительница по большому секрету, ибо им строго-настрого было запрещено говорить кому-либо об этом конфликте и вообще высказываться по поводу Мелиссы.
Старенькая бабушка, потрепанная и облезлая, как здешние коты, пропахшая нафталином, почему-то проявила ко мне благосклонность. Видимо, потому, что «начальник присваивал все Мелиссины мысли и идеи». А потом, «чтобы изжить Мелиссу из музея и со света, ее и вовсе обвинили в каком-то страшном преступлении», «в воровстве загадочных папирусных манускриптов и каких-то ценных артефактов. Говорят, Ларца!», «слухами земля полнится».
— У нас ведь как, — доверительно шепнула она, — если тема принадлежит руководителю, пока тот не напишет о ней свои труды, все работают на него как проклятые, как рабы на строительстве пирамид. Я вот до сих пор поэтому кандидатскую не защитила.
— Странно это, — не соглашался я. — Я хорошо знаком с Мелиссой. Что-что, а украсть из музея, с ее трепетом и преклонением перед культурой, она не могла.
— Не знаю, не знаю, — нервно трясла головой старуха, — но вам лучше уходить. Вам, может быть, ничто не угрожает, если вы честны, — подмигнула бабуся. — Но меня могут и в сообщники записать.
И все. Никакой больше информации. Ни адреса, ни телефона. Страница Мелиссы заблокирована, телефон отключен. С ней никак больше нельзя было связаться.
Чернота, пустота, забвение, одиночество.
Последнее, что она мне дала, были слова. Точнее, несколько слов «Последней поэмы», намотанных на магнитную ленту и оставленных в кассетнике: «Ты погляди, не осталось ли что-нибудь после меня». Это была забытая в магнитофоне песня на стихи Рабиндраната Тагора. Длинное имя, которое я потом пытался расшифровать, как и все, связанное с Мелиссой.