Границы «Территории»: открыть нельзя закрыть
В Москве завершился фестиваль-школа «Территория». Почему незамысловатый и сентиментальный «Сайгон» покорил сердца зрителей, как бельгийский режиссер «Международного института политических убийств» Мило Рау стирает границы между воображением и явью в своем спектакле «Пять легких пьес» и чем удивил Литовский театр, рассказывает театральный обозреватель «Сноба».
ХIV Международный фестиваль-школа современного искусства «Территория» начался невесело — с неожиданной отмены «Территории. Камчатка», на которую многие участники уже успели купить невозвратные дорогие билеты (к чести организаторов, деньги им вернули). Так и осталось неясным, почему Министерство культуры не предоставило обещанные субсидии: то ли из-за обычного чиновничьего головотяпства, то ли по причине токсичности ситуации в целом. Об этом резко высказался на пресс-конференции один из арт-директоров фестиваля Кирилл Серебренников: «…дело, которое мы начали пятнадцать лет назад, практически сходит на нет. Мы это делали… чтобы открыть русский театр миру, чтобы мир приехал и посмотрел на наши достижения. Сейчас все происходит в обратном направлении». Режиссер, который только что получил очередную награду — премию Гамбурга «Выдающаяся оперная постановка» за «Набукко», — первого ноября снова идет в суд, и не прислушаться к его словам невозможно: он знает, о чем говорит. Тем не менее московская часть программы «Территории-2019» не просто удалась, но порадовала успехом «обратного направления»: русские зрители увидели лучшие мировые постановки.
Образовательные программы, арт-лаборатории, международная конференция по копродукции и две выставки — «Йоко Оно. Небо всегда ясное» и «Человек размером с дом» памяти актера и режиссера Дмитрия Брусникина (браво, Ксения Перетрухина!) — дополняли спектакли. Пять этажей роскошной брусникинской выставки (открыта до 17 ноября, ее нельзя не увидеть), где чего только нет, от ролей артиста до его любимых блюд, чем-то напоминают огромное, сверкающее всеми огнями и при этом стоящее на очень хрупком фундаменте здание самой «Территории». И полные залы на встречах с мастерами, и овации в зрительном зале не отменяли напряжения: долго ли это продлится? Что будет завтра? Зыбкость, ненадежность существования человека как такового были и одной из главных тем хедлайнеров «Территории» в драме.
Не утонуть в море слез
«Так всегда рассказывают истории во Вьетнаме — с морем слез», — сказала в финале своего спектакля «Сайгон» режиссер Каролин Нгуен. Будто извинилась за то, что ее постановка, два года назад покорившая Авиньон и получившая потом еще много наград, балансирует между романной формой а-ля Робер Лепаж и простодушием Болливуда. Здесь она рассказывает о себе и своей семье, повторившей судьбу главных героев, вынужденных бежать из Вьетнама в 1956 году вместе с бывшими хозяевами колонии – французами и только спустя сорок лет получивших возможность вернуться на родину. Каждый рассказывает свою историю по-своему: экзистенциально — как Пина Бауш в гениальном и тоже автобиографическом «Кафе Мюллер», или мелодраматически, с акцентом на волнующую Европу тему беженцев, как Каролин Нгуен.
Почему незамысловатый и сентиментальный, напоминающий временами мыльные оперы, спектакль покорил искушенные сердца театралов во всем мире? У меня есть два ответа на этот вопрос. Во-первых, чем изощреннее становится театральный язык, чем больше усилий требует от зрителя сцена, выгоняющая его из уютного зала на продуваемые всеми ветрами пространства site-specific и заставляющая разгадывать ребусы и головоломки, которые часто в кайф одним лишь авторам, тем больше потребность в традиционном переживании и сочувствии героям. Тем больше радости от нежных понятных чувств, сопровождаемых популярной музыкой: не зря в финале официантка кафе «Сайгон» как умеет поет песню Сильви Вартан Je vivrai pour deux, погружая зал в ностальгическую атмосферу семидесятых. Во-вторых, и Каролин Нгуен не так проста. Ее спектакль не столько о беженцах и постколониальном синдроме, сколько о пограничном состоянии современного человека, трагически балансирующего между странами, между разной национальной и гендерной принадлежностью и неспособного прибиться к какому-то одному берегу. И наиболее сильна режиссер не в сценах, где ее герои сотрясаются от рыданий, а там, где она условна и сюрреалистична. Когда за столиками кафе рядом сидят живые и умершие, когда распахивается дверь и туда навсегда уходит старая мать со своим по-прежнему молодым возлюбленным былых времен, когда в размеренное течение мелодрамы врывается фильм «Ненависть» Матье Кассовица, потрясший французов все в том же 1996 году.