Гаспар Ноэ: Я хочу создавать кино, которое пугает, вызывает эрекцию и заставляет плакать
Летом в России побывал французский режиссер Гаспар Ноэ. Он побывал в ночных клубах Москвы, провел показ своей последней картины «Вихрь» при поддержке Творческого объединения Arthouse и Mainstream, посетил Петербург и пообщался с Александром Сокуровым. Корреспонденты «Сноба» Алексей Черников и Полина Карасева встретились с Гаспаром Ноэ и поговорили о сексе и агрессии, Монике Белуччи и Венсане Касселе, «новой этике» и независимости от любых повесток, темных сторонах культуры, Балабанове и философии.
Зачем вам эта поездка?
Иногда мне, как режиссеру, полезно отвлекаться от привычного контекста. Когда приезжаешь в другую страну, незнакомую, новую, ты ощущаешь, насколько все бывает по-другому, и чувствуешь себя как бы пробужденным. Открываешь то, что лежит за пределами твоей зоны комфорта.
У вас не возникало желания снять что-нибудь в России?
Я впервые в России, и меня поражает то, насколько она невероятна в визуальном плане. Мне сложно ответить на ваш вопрос. Схожий опыт у меня был с Японией. До поездки в Токио у меня не возникало мыслей о съемках в Токио. Но стоило мне увидеть этот город, и я воскликнул: «Вау, это же невероятно». А еще однажды я был в Африке на съемках документального фильма. Там тоже была яркая реакция, я подумал: «Ого, жизнь здесь совсем другая».
Зачаровывает ли вас «темная сторона» французской культуры: разбойный Вийон, развратный де Сад, мрачный Бодлер? Вы бы могли назвать себя таким же enfant terrible?
О нет, я не enfant terrible. Это ведь означает «проказник», «ужасный ребенок». А я далеко не ребенок. Но с самого детства мне нравилось трансгрессивное кино разных стран — хорроры или уличные боевики — будь оно американским, британским, итальянским, французским, испанским, мексиканским или русским.
Мне всегда нравились шокирующие вещи. При этом я прекрасно осознаю, что кино — это искусство иллюзии, аттракцион. Режиссеры — как фокусники, которые достают кролика из шляпы или разрезают женщину на куски прямо на сцене. Насилие и большинство эротических сцен, которые показывают на экране, — это имитация, подделка. Ты смотришь их и погружаешься в ситуации, которые не хотел бы пережить в жизни. И это настоящая магия.
Знаете, мне не кажется, что французская культура более склонна к трансгрессии, чем испанская, итальянская, британская или любая другая. Викинги все-таки не были французами. В культуре каждой страны порой проявляются «низменные», темные стороны.
Если продолжать тему трансгрессивного кино — какие фильмы такого рода на вас повлияли?
Один из моих любимых французских фильмов — совместная работа двух испанцев, Сальвадора Дали и Луиса Бунюэля. Они сняли «Андалузского пса», короткометражку, которая положила начало всему сюрреалистическому кинематографу. Этот фильм длится всего 17 минут, и он, вероятно, самый шокирующий из когда-либо виденных мной. Я его обожаю, я смотрел его раз двести… Позвольте отметить: это французский фильм, снятый испанцами.
Нравится мне и «Сало, или 120 дней Содома» Пазолини — это итальянская постановка, даже если этот фильм и был снят по книге маркиза де Сада. А, например, «Таксист» Скорсезе или «Избавление» Бурмена, тоже значимые для меня работы, — это именно американские фильмы. Я к тому, что американцы тоже любят трансгрессивность.
Несколько моих молодых русских друзей в Париже сказали мне: «Ты должен посмотреть фильмы Балабанова». Так я узнал про «Груз 200» — и правда, фильм меня удивил. И уже одного этого мне хватает, чтобы понять: это совсем не тот тип российского кино, к которому мы, иностранцы, привыкли. Недавно я купил DVD с фильмом «Брат», но его еще не успел посмотреть.