Владимир Войнович
1.
Сатирики оказываются бессмертными по двум причинам: либо непобедим бичуемый ими порок, либо уникальны их художественные заслуги. У Войновича, что в принципе для России не редкость, хорошо обстоят дела с обоими пунктами. Думаю, он сильно огорчился бы, узнав, что «Москва 2042» оказалась не столько романом-предупреждением, сколько хроникой; впрочем, почти все приметы зрелого путинизма он застал. Описанное в «Чонкине» — то есть бардак в сочетании с тотальным контролем — тоже никуда не делось, а главное — черты советского человека, запечатлённые в самой пронзительной и горькой его повести «Путём взаимной переписки», и в постсоветском человеке доминируют: то ли гвозди, забитые советской властью, засели очень глубоко, то ли дело не в советской власти.
Рискну сказать, что подлинный масштаб Войновича стал очевиден именно сейчас. Войновича называли и фельетонистом, и кощунником, и примитивным антисоветчиком, и подобные ярлыки на него клеили не только советские контрпропагандисты, но и товарищи по диссидентству. Но сегодня сердце успокаивается именно чтением Войновича; и нечто подсказывает мне, что в прекрасной России будущего — как называют все послепутинскую Россию, не соглашаясь, однако, в её описаниях, — его сатира отнюдь не утратит актуальности. В чём-то он угадал русский характер, самую его сердцевину; угадал не только его крайности — слезливую сентиментальность, беспричинную ярость, непрошибаемую апатию, — но и самую их нерасторжимую связь, тотальную взаимообусловленность. Это уж не говоря о собственно художественных достоинствах — изобразительной мощи, разнообразных речевых масках и удивительной способности произносить гомерически смешные вещи с простодушно серьёзными интонациями.
Войнович отличался редкой витальной мощью и до последних дней — он умер в 2018 году на 86-м году жизни — производил впечатление человека здорового, крепкого и задиристого. Как сказал в одном телеинтервью Виктор Шкловский, «надо считать себя не то чтобы бессмертным, но трудноубиваемым». Думаю, исток его бодрости был во внутреннем равновесии, в том редком душевном здоровье, которое достаётся в качестве награды людям, живущим в согласии с совестью. Очень многие под действием страха, пропаганды, общественного мнения, а то и просто инерции, которая многое в нашей жизни определяет, говорят что положено, действуют в рамках договорённостей, то есть реализуют классический русский девиз «Плюнь да поцелуй у злодея ручку». Войнович плевать хотел на все эти условности, не признавая скидок ни на временные трудности, ни на враждебное окружение, ни на то, что Россия такая страна и иначе не может, так что либо терпеть, либо уезжать. Согласитесь, огромное большинство сегодняшних инакомыслящих, обжёгшись на опыте шестидесятников и растеряв остатки иллюзий, готовы согласиться с теорией так называемого глубинного народа: Россия всегда была такой, сегодняшнее её положение не эксцесс, эксцесс был в девяностые, дайте нам 20 лет спокойного развития, а теперь ещё 20 лет спокойного развития, а потом бы ещё десяточку, чтобы уж окончательно вымерли те, кто помнит Россию другой… Войнович, вообще говоря, далеко не сразу занялся интеллектуальным трудом — был у него опыт военнослужащего, строителя, целинника, а потому общеинтеллигентской внушаемости и склонности заявлять «Именно в этом сермяжная правда» у него не было. Он не склонен был к русофобским заявлениям типа «Это наш национальный характер» или «С нами иначе нельзя». Если он видел глупость, подлость, ложь, стукачество или бездарность, он называл это не национальным характером, а вот этими самыми своими именами. Войнович как раз и обладал тем самым русским национальным характером, который наводит ужас на врагов и вызывает уважение у друзей; а терпилы и государственные подхалимы, равно как и гопники с мандатом на гопничество, перефразируя Пастернака, пусть не примазываются.
2.
Он родился в Сталинабаде в 1932 году, мать — учительница, еврейка, отец — русский с сербскими корнями, журналист, фронтовик, репрессированный в 1936-м, вышедший в начале 1941-го и тяжело раненный на фронте. После восьми классов Войнович поступил в ремесленное училище, работал столяром, три года служил в армии, работал в Москве на стройке, учился на истфаке пединститута имени Крупской, был младшим редактором отдела сатиры и юмора на радио, а в 1961 году напечатал в «Новом мире» повесть «Мы здесь живём». Это был билет в большую литературу. Одновременно Войнович сочинял песенные тексты (стихи вообще писал с юности, но всерьёз к ним никогда не относился), и его песню «Заправлены в планшеты космические карты» похвалил Хрущёв. Это был билет уже не только в литературу, а и в безбедное существование, но вскоре после этого Войнович напечатал повесть «Хочу быть честным», которая вполне соответствовала названию и быстро рассорила автора с носителями официальной бодрости. Собственно, с неё и начинается тот Войнович, которого называют сатириком, отчего-то полагая, что этот ярлык отменяет серьёзную прозу. Напротив, он подчёркивает готовность автора работать в самом серьёзном жанре.
Тут любопытная закономерность: советский литературный канон предписывал прозаикам сначала знакомство с жизнью рабочего класса, а потом её освещение. Жизнь следовало постигать с низов. И вот о творческой интеллигенции все писали охотно, потому что эту творческую интеллигенцию знали и к ней принадлежали, а о пролетариате писали — если брать настоящую прозу, с характерами и проблемами, а не халтуру, — три человека: Владимов («Большая руда»), Войнович («Мы здесь живём») и Максимов («Мы обживаем землю»). Обратите внимание даже на сходство названий у Максимова и Войновича. И что интересно: уезжали и в диссиденты попадали все талантливые люди, но только из этих трёх авторов рабочей темы получились настоящие, матёрые враги советской власти: Владимов — главный редактор энтээсовских «Граней» и руководитель московского отделения «Международной амнистии»; Максимов — главред «Континента», организатор литературного процесса; Войнович — не просто уехал, а выслан, предварительно его отравили психотропным препаратом (выжил; то есть и тогда у них случались осечки), написал на прощание такое письмо Брежневу, что вспоминается переписка Грозного с Курбским. То есть пролетарский опыт оказывает интересное влияние на характер: в ГБ почему-то думали, что их главные враги — гнилые интеллигенты. А интеллигенты как раз рефлексируют, сомневаются, сосуществуют до последнего. Тогда как пролетарии — вроде гонителя христиан Савла, который, духовно переродившись, стал самым радикальным из апостолов. Пролетарию трудней стать диссидентом, да, но если уж он встал на этот путь, то идёт по нему до конца. Как Анатолий Марченко, умерший после многомесячной голодовки. Не интеллигентов надо бояться, а пролетариев — таких, как герой «Хочу быть честным», прораб Самохин. Высшее образование у него есть, а выбиться в начальники — выше старшего прораба — он не может никак, и не стремится. Готовы все документы на утверждение его главным инженером, но, чтобы принять дела, он должен с опережением, согласно обязательствам, сдать дом. А дом с недоделками, причём такими, что устранить их за месяц невозможно; при этом материалов не хватает, олифы вообще не достать, а без неё двери рассыхаются… Но если б это был перечень «отдельных недостатков», никто бы эту вещь не заметил: вполне разрешалось писать, что где-то кое- чего у нас недостаёт, но в целом-то мы движемся! Развиваем и укрепляем! Войнович посягнул на большее — он изобразил такую беспросветность пролетарской жизни, такой всеобщий пофигизм, такое отсутствие хоть какого-то просвета, что единственным светлым пятном в жизни старшего прораба Самохина становится воспоминание о любви к десятикласснице Розе, которая в сорок первом не успела уехать из Киева и лежит в Бабьем Яру. И при этом все врут на каждом шагу, и это стало главной причиной бессмыслицы (про жуткий быт можно не упоминать, он уже как погода — неотменим). В результате, когда Самохина свалил инфаркт, он с ужасной ясностью сознаёт: