В начале «тропы Батыевой»
В 2022 году исполняется 785 лет Батыеву нашествию, подробности которого до сих пор вызывают полемику и порождают новые исследовательские гипотезы.
«Святая легенда»: битвы и разорения
Трагедия Северо-Восточной Руси продолжает напоминать о себе исторической «фантомной болью». Заглушить эту боль пытались по-разному многие — историки, кинематографисты, писатели... Кто-то утверждает, что и самого нашествия не было. Но с археологией сложно спорить — например, со следами уничтожения Старой Рязани вместе с её жителями в декабре 1237 года. К сожалению, в дискуссиях точность текстологии страдала из-за перетолковывания исторических источников. Да и сами эти источники зачастую доступны лишь как факсимиле, а не в виде электронных образов документов.
Это натолкнуло на мысль обратиться в дирекцию Государственного исторического музея, где хранится, по мнению академика Д. С. Лихачёва, ключевой для этой темы документ — Синодальный список Новгородской первой летописи старшего извода. Её считают древнейшей сохранившейся русской летописной рукописью. Именно она содержит хрестоматийную запись о том, где и как начиналась легендарная «тропа Батыева», образ которой столь удачно позаимствовал у Павла Мельникова-Печерского для своего бестселлера Василий Ян: «…Придоша иноплеменьници, глаголемии Татарове, на землю Рязаньскую, множьство бещисла, акы прузи; и первое пришедше и сташа о Нузлѣ, и взяша ю, и сташа станомь ту».
Исчезнувшая с лица земли Нузла давно не даёт покоя историкам, краеведам и археологам. Некоторые, вопреки известным границам княжества, спешат объявить ею вновь открытые городища, причём даже в областях, соседних с Рязанской. А с лёгкой руки Василия Яна продолжает приниматься на веру так называемая битва на Воронеже в ноябре — декабре 1237 года. Серьёзность подготовки писателя в научном плане не вызывает сомнений — Ян дни напролёт просиживал в Ленинке, перелопатил огромное количество российских и зарубежных источников… Но, несмотря на определённую историческую прозорливость, у его бестселлеров есть одна проблема (впрочем, именно ему простительная), общая с историками, — это беллетристичность. Которая, в свою очередь, зиждется на определённой беллетристичности некоторых древнерусских произведений, в том числе и столь любимой писателями и кинематографистами «Повести о разорении Рязани Батыем».
Источник этот довольно своеобразный, но, что самое главное, он гораздо более позднего происхождения, чем древнейшие из дошедших до нас летописей, где отражено нашествие монголов. Воинская повесть — как составная часть святожитийного цикла «Повестей о Николе Заразском (Зарайском)» — стала своего рода «святой легендой» в XVI веке благодаря митрополиту Московскому Даниилу. С его именем связывается и созданная в то же время Никоновская летопись. Он известен также как Даниил Рязанец, поэтому, вероятно, и не поскупился на патриотизм в отношении малой родины. С течением лет, из-за скудности базы источников, принятие на веру любого из них (как тенденция) привело к укоренению этой письменной версии нашествия. Именно к жанру воинской повести давно следовало бы отнести «Повесть о разорении Рязани Батыем», чтобы не вносить путаницу в восприятие куда более достоверных по содержанию летописей, наиболее близких по времени к 1237 году, — Новгородской первой, Галицко-Волынской (Ипатьевской) и Лаврентьевской.
Собственно, и из содержания, и из логики текста Новгородской первой летописи следует, что часть историков не зря считает вымышленными событиями и посольство к Батыю князя Фёдора, и кровавую битву в Диком поле, где якобы полегло почти всё рязанское войско во главе с Юрием Игоревичем и другими князьями (о некоторых достоверно известно, что в 1237 году их уже не было в живых). Кто же тогда пять дней мужественно оборонял Старую Рязань? Новгородская летопись даёт иную картину тех событий: «Иноплеменьници погании оступиша Рязань и острогомь оградиша и; князь же Рязаньскыи Юрьи затворися въ градѣ с людми; князь же Романъ Инъгоровичь ста битися противу ихъ съ своими людьми». Сын Юрия Фёдор с его посольством к Батыю здесь вообще не упомянут. А сам рязанский князь, согласно героической «Повести» сложивший голову в неравном бою где-то в чистом воронежском поле, в действительности руководил защитой своей столицы, где и погиб.