Судебный роман
Один из самых знаменитых романов XIX века открывается посвящением адвокату. «Вам главным образом я обязан его выходом в свет», — указывает автор. Если в этом и есть преувеличение, то совсем небольшое — кто знает, как сложилась бы судьба книги, если бы не мэтр Жюль Сенар?..
Молодая провинциальная девушка выходит замуж за положительного, но слабого, мягкотелого, воспитанного матерью-тираном человека. Она тяготится унылой повседневностью, мечтает о страстной любви, стремится уехать из сонного городка, заводит роман в надежде, что любовник увезёт её, но, запутавшись и разочаровавшись, кончает с собой. Речь идёт не о «Грозе» Островского, она появится чуть позже. Это «Госпожа Бовари».
«…Выходит за рамки приличного»
Поразительно, но вершина творчества Гюстава Флобера — это его первый роман. Он печатался в парижском литературном журнале La Revue de Paris с 1 октября по 15 декабря 1856 года. Редакция с самого начала уведомила читателей, что перед ними не полный текст произведения, а отдельные фрагменты. На эту уловку многоопытный издатель Максим Дюкан, близкий друг Флобера, пошёл, понимая, что текст вызовет обвинения в безнравственности — обычное дело во Франции середины XIX века. Уведомление же (как мы сегодня скажем, «дисклеймер») позволяло в случае чего сослаться на то, что неблагоприятное впечатление, возникшее при знакомстве с отрывком, не сформировалось бы, будь читатель полностью погружён в контекст. В конце концов, это писатель, птица божия, увлекаемая своим вдохновением (музой, Пегасом — нужное подчеркнуть), а редактору регулярно приходится иметь дело с ветеранскими организациями, полицией и бухгалтерией.
Дюкан намётанным глазом сразу определил, к чему в первую очередь прицепятся: «Сцена с наёмным экипажем выходит за все рамки приличного. Конечно, не для журнала, которому на неё наплевать, и не для меня, подписывающего этот номер с романом в печать, а для полиции нравов, которая вынесет нам выговор, от которого нам всем не поздоровится».
В этой сцене, с точки зрения самого строгого сегодняшнего моралиста, всё благопристойно. Ну, садится замужняя женщина с влюблённым в неё молодым человеком в экипаж; ну, катаются они по окрестностям — но ведь экипаж-то закрытый, что внутри — мы не видим, нам не рассказывают; что такого? «И на набережной, среди тележек и бочонков, и на улицах, у угловых тумб, обыватели широко раскрывали глаза, дивясь столь невиданному в провинции зрелищу: карета с опущенными шторами всё время появляется то там, то сям, замкнутая, словно могила, и проносится, раскачиваясь, как корабль в бурю. Один раз, в самой середине дня, далеко за городом, когда солнце так и пылало огнём на старых посеребрённых фонарях, из-под жёлтой полотняной занавески высунулась обнажённая рука и выбросила горсть мелких клочков бумаги; ветер подхватил их, они рассыпались и, словно белые бабочки, опустились на красное поле цветущего клевера».
Разврат и цензура
Это было удивительное время, не зря Владимир Набоков называл его «ханжеским» и «мещанским»: с одной стороны, пороки — пьянство и проституция — процветали, в крупных городах существовали целые кварталы, к вечеру превращавшиеся в самые настоящие «дома терпимости», где к удовольствию взыскательного клиента предлагались все мыслимые виды разврата на разный вкус и кошелёк; с другой — государство, церковь, общественное мнение не допускали мало-мальски свободного разговора о банальном адюльтере. Почтенные отцы семейств навещали бордели и любовниц, в то время как их жёны крутили романы со студентами, военными и парикмахерами, но при этом каждое воскресенье они неизменно шли с детьми в церковь, а тема отношений между полами находилась под строжайшим запретом.