И стала Россия империей…
В августе 1700 года Пётр, без объявления, начал войну со Швецией, и она продолжалась 21 год. Её итогом стало появление новой столицы России и перерождение страны в империю.
Нападение России на Швецию было обставлено двумя причинами. Первая — личное оскорблённое чувство русского правителя, которого обидели шведские власти в Риге за три года до этого, не позволив царю, ехавшему с Великим посольством инкогнито, составить чертежи местных крепостных укреплений. Вторая причина — намерение вернуть в состав России отошедшие к Швеции ещё за 80 лет до этого новгородские земли в устье Невы, так называемые «отчины и дедины». И хотя на протяжении этих 80 лет русские цари (включая Петра) подтверждали законность существующих границ, в 1700 году внезапно было объявлено, что Россия намерена вернуть их в свой состав, ибо они якобы потеряны из-за ошибок предшественников Петра и из-за коварства врага. Позже, оправдываясь в нарушении в 1700 году данной им крестоцеловальной присяги в верности всем русско-шведским договорам, Пётр писал: «…всякий государь, усматревая доброй случай о приращении неправедно от государств своих отторгнутого, старание свое прилагати» должен к возвращению потерянных земель.
Тут ключевым словом является слово «потеря». Надо сказать, что указанная причина к началу войны не была только формальной или надуманной. Её можно понять с учётом национально-ментальных факторов. Дело в том, что для русского национального сознания пространство всегда играло особую роль. Бескрайние просторы, огромные размеры территории являлись и являются ныне предметом гордости россиян, их греет чувство принадлежности к самой огромной стране (правда, среднегодовая температура в России — 5,5 градуса). Это чувство сливается как с эмфатическим понятием «простора», мечтами о вольности, отсутствии ограничений и стеснений, так и с державным представлением о немереной силе и могуществе государства-титана, владеющего огромной частью суши Земли.
Расширение пространства казалось и народу, и власти в России естественными даже необходимым фактором для полноты национальной и государственной самооценки. Непрерывное расширение территории рассматривалось как неизбежность, подобно американскому движению в XIX веке на Запад, понимаемому как Manifest Destiny («Предопределение судьбы»). Напротив, потеря даже небольшой части этого пространства для русского сознания представляется болезненной, горькой утратой или, как тогда писали, «потерькой», которую, хоть она и маленькая в сравнении с огромной страной, но её непременно надлежит вернуть. Так было и с отошедшими некогда к Швеции новгородскими пятинами. Выдвижение этой причины в 1700 году как основания для войны отвечало на запрос национального сознания, давало правителю карт-бланш на любые действия, обеспечивало обществу психологический комфорт перед лицом возможных испытаний и неизбежных жертв. Впоследствии это легло в основу политики экспансии Российской империи, оформлявшей новые территории как «возвращение», «собирание» земель, некогда утраченных из-за происков врагов, глупости или предательства национальных интересов со стороны прежних правителей.
В ходе войны в лексике Петра появляется понятие «завоёванные» земли, которые ранее никогда не принадлежали России, но признаны остро необходимыми для её безопасности. Так, в начале Северной войны Пётр говорил, что «ни единой деревни шведской подлинной себе удержать не изволит», только «чтоб отечественные земли (то есть Ингрия и Карелия. — Е. А.) недвижно при нём остались». Однако всё изменилось, когда на этих землях начали строить Петербург, который был объявлен в 1712 году столицей России (заметим, что, согласно международному праву, новая русская столица до заключения Ништадтского мира девять лет находилась ещё на территории другого государства — факт уникальный в мировой истории). Тогда про «деревню шведскую» Пётр начисто забыл, а сосредоточился на «мотиве барьеры», проблеме безопасности Петербурга. После взятия Выборга в 1710 году Пётр писал: «…уже крепкая падушка Санкт-Питербурху устроена» (теперь бы сказали «подушка безопасности»).
Второй «подушкой безопасности» становилась для Петра Эстляндия и Лифляндия, а третьей «подушкой», после завоевания Финляндии в 1714 году, был объявлен Гельсингфорс на том основании, что если «Ревель и Гельсингфорс в шведском владении останутся, то и весь фарватер