Кинотехника: на грани третьей весны
Ряды терапевтических кресел
За свою историю кинематограф пережил две настоящие революции: звуковую и широкоэкранную. Все прочие технические достижения, всякие 3D-спецэффекты были и до камеры братьев Люмьер, придумавших очередной удачный способ поддержать отцовское производство целлулоидной пленки. На ярмарках можно было посмотреть в глазок за сменными движущимися картинками, в том числе – в стереообъектив, у себя дома за полчаса получалось смастерить праксиноскоп (устройство, ставящее вращающиеся картинки перед разрезами и потому создающее эффект оживающей картинки), а надоест праксиноскоп – есть куда пойти: в городе наделала сенсаций круговая панорама битвы. В самой по себе технике оживших изображений, заявивших о себе прямо перед твоими глазами и не собирающихся выходить из поля зрения, не было ничего неожиданного.
Более того, спецэффекты были известны издревле. Для нас античный театр – ровные камни под открытым небом; но это было искусство самых иллюзорных спецэффектов: медные пластины издавали гром, зеркалами изображались молнии, трехмерные декорации, придуманные Анаксагором, поражали воображение не меньше, а больше, чем дошедшие до нас помпейские иллюзорные фрески. На машине-люльке спускался Аполлон или иной бог в золотых одеждах, распространяя сияние вокруг себя, хор пел так громко, что казалось, будто поет само небо. Источники яркого света, звука, шума изготавливались специально, и этот театр переходил в жизнь, и еще тиран Писистрат, проехав на золотой колеснице, внушил древним афинянам, что он посланец самой Афины. В XIX веке русский генерал Григорий Засс покорял Кавказ, показывая испуганным горцам электрическую машину и механические табакерки. Поражать воображение людей можно было и без движущихся картинок, хватало движущихся фигурок и мнимых вспышек молний.
Братья Люмьеры изобрели другое – темный зал с рядами кресел. Конечно, у них был предшественник – Рихард Вагнер, создавший театр в Байрейте. В Париже Вагнера обычно давали в концертном исполнении: Ж.-К. Гюисманс устами своего героя, эстета-декадента Дез Эссента, сравнивал такое исполнение с подачей отдельных кусков на большом блюде, – причем сложную партитуру кто-то из оркестрантов перевирал, соус оказывался не тот. Разве что заперевшись дома, можно было приготовить музыкальный ужин как надо, хотя бы просто читая партитуру. Братья Люмьеры позволили тем, кто не умеет читать партитуру и не может запереться один в пустой квартире за неимением большой квартиры, приобщиться к вагнеровскому зрелищу. Это зрелище предвещало эпоху массовых битв и столь же массовых травм, нуждавшихся в коллективной терапии – и темнота кинозала больше всего напоминает о спокойствии врачебной приемной или кабинета.
Вагнер создал стандарт будущего кинотеатра: невзрачное снаружи, но роскошное и впечатляющее изнутри здание, в котором сцена ярко освещена, а зрительские ряды погружены в темноту. В отличие от прежней архитектуры, предназначенной пешеходам и внушающей мысль о величии страны, новая архитектура говорила: пока ты не стал зрителем, специалистом по зрелищам, ты не сможешь воспринять никаких ценностей. Возьми билет на зрелище, как получают справку о прохождении курса, и ты – специалист по всем вопросам, по крайней мере, насколько это будет от тебя требоваться. Научиться быть зрителем еще проще, чем научиться читать; так кинематограф предвещал и массовую подготовку инженеров.
Итак, кинематограф, начавшись как почти шутка, сделался подобием одновременно университетской аудитории, клуба, кабинета терапии, наконец, места для отчетно-выборного собрания. Аудитория фильма дружно принимала показанный на экране отчет о реальности, наглядную презентацию, и убеждалась, что с реальностью как будто все в порядке, и можно уже не думать об угрозах и вызовах наступающего ХХ века. Утверждение кино в Европе совпало с упадком партий, превратившихся в группы лоббирования, – великий польско-русский филолог Фаддей Зелинский жаловался, что при всем красноречии отдельных юристов новый Цицерон невозможен; ведь даже самой правильно построенной речью не переубедишь верных партийной дисциплине депутатов. Кино хотя бы создавало иллюзию общей воли и народного одобрения окружающего бытия, независимо от партий или групп интересов. Но в России партии, наоборот, только вступали в жизнь, партийная жизнь только началась в 1905 году, и кинематограф оказался не терапевтическим кабинетом, а наоборот, прихожей для больших зрелищ: начальной, а не конечной точкой социального движения.