«Живопись — легальная взятка»: коллекционер Валерий Дудаков о вкусах бизнесменов 90-х
Коллекционер и арт-дилер Валерий Дудаков рассказал Forbes Life, сколько тратили на искусство российские бизнесмены 1990-х, какие критерии у идеальной взятки живописью и почему в нулевых взлетели цены на работы российских художников
Музей русского импрессионизма, открытый пять лет назад Борисом Минцем, продолжает работать, несмотря на бегство из страны его создателя. Музей отмечает первый юбилей, открыв совместно с петербургской галереей K-gallery выставку «Охотники за искусством», где работы Константина Коровина, Бориса Григорьева, Казимира Малевича, Василия Кандинского, Нико Пиросмани сгруппированы вокруг портретов своих обладателей, коллекционеров советского периода из Москвы и Ленинграда. Всего музей показывает 70 работ из собраний 14 коллекционеров. Один из участников выставки — Валерий Дудаков, создатель клуба коллекционеров в Фонде культуры, основанном Раисой Горбачевой и академиком Лихачевым, консультант мировых аукционных домов, коллекционер и арт-дилер.
— Валерий Александрович, на выставку «Охотники за искусством» вы предоставили 20 работ из нескольких коллекций. У вас давние хорошие отношения с музеем?
— Мы сотрудничаем довольно давно. В начале я относился к музею достаточно скептически, но потом понял, что сотрудники музея — добросовестные, трудолюбивые, действительно хотят создать хороший музей европейского класса. Архитектура музея — уже серьезная амбициозная заявка на европейскость. А я в данном случае имею в виду подход к экспозиции.
В этот раз я показываю работы из собраний пяти коллекционеров, из своего собрания, из собрания Якова Евсеевича Рубинштейна, Абрама Филипповича Чудновского, Владимира Семеновича Семенова и Александра Леонидовича Мясникова.
— Это же Рубинштейн сказал: «Грек клюнул», когда коллекционер Георгий Костаки купил работу Ивана Клюна? По легенде, с этого момента, с подачи Рубинштейна, Костаки начал покупать авангард.
— Костаки долгое время к Клюну относился пренебрежительно. Но пересмотрел свое мнение после того, как к нему домой в 1957 году заглянул американский искусствовед Альфред Барр, первый директор нью-йоркского MoMA. Костаки собирал все подряд, и малых голландцев, и «Бубновый валет», и иконы, и авангард, и ковры. Но когда Барр сказал: «Это выбросить, это выбросить, это оставить», Костаки взял курс на авангард.
— Кто были вашими учителями в коллекционировании?
— Я начал собирать с начала 1970-х годов. У меня было два учителя, Яков Евсеевич Рубинштейн и Юрий Сергеевич Торсуев. У Рубинштейна была такая шутка: «Валерий, помните, едем мы с вами в трамвае и слышим, что Распутина убили?» На это я обычно отвечал: «Побойтесь бога». «Ах, да вас тогда еще не было», — усмехался Яков Евсеевич.
Рубинштейн 1900-го года рождения, ровесник века. Он много что помнил. Дружил и со скульптором Саррой Лебедевой, и с художником-плакатистом Владимиром Васильевичем Лебедевым. С кем он только не дружил. Как сотрудник банка, профессиональный финансист был причастен к двум денежным реформам, 1922-24 годов, когда вводили золотой червонец, и реформе 1947 года, когда отменили карточки.
Я спасал его от фальшивок, которые ему постоянно таскали. Рубинштейн значительно хуже, чем я, разбирался в искусстве
С Рубинштейном меня познакомила жена. Марина — искусствовед, мы однокурсники, вместе учились на истории искусств в МГУ. В 1974 году Клуб коллекционеров, основанный при МОСХе Владимиром Ивановичем Костиным и Василием Ивановичем Ракитиным, устраивал на Усиевича выставку «Портреты и автопортреты». Там Марина представила меня Рубинштейну. И так на восемь лет я стал его опекуном, а он — моим.
Рубинштейн учил меня коллекционерским фокусам. Ну, например, есть у вас некая сомнительная вещь. Своим коллегам отдавать ее нельзя. Это, выражаясь на языке блатных, западло. Тогда эту вещь отдавали в какую-то крупную коллекцию. Коллекционер знал, что она сомнительная. Работа висела у него три-четыре месяца и выходила уже как подлинная, из собрания именитого коллекционера.
А я спасал его от фальшивок, которые ему постоянно таскали. Рубинштейн значительно хуже, чем я, разбирался в искусстве. Яков Евсеевич говорил о своих предпочтениях: «Я по вкусу зулус», то есть он любил все обстоятельное и красивое. В детали не вникал. Мне, как художнику-искусствоведу, было проще разобраться.
20 работ, которые мы с женой дали на выставку в Музей русского импрессионизма, — Шагал, Малевич, Кандинский, Явленский, — самые сливки, как говорится. Их я выкупал в собраниях своих старших товарищей коллекционеров.
А с художниками-шестидесятниками я дружил. Например, с группой «Движение» мы познакомились в пионерском лагере. Франсиско Инфанте было 17 лет, мне 15. Он был вожатым, я — заместителем, помощником вожатого. Виталию Комару тогда было 17. В 1964 я должен был участвовать в первой выставке группы «Движение» в Марьиной роще. Вот у меня в галерее стоит работа этого периода, квадратная, в рамочке. Но меня, слава тебе господи, забрали в армию.
Благодаря службе в армии я стал художником-прикладником. Оформил огромное количество книг. Много лет работал главным художником фирмы «Мелодия». Так определились мои интересы в области собирательства, появилась возможность покупать искусство. Я с детства понимал: не хочу быть нищим. Я родился в очень бедной семье. С раннего детства у меня проявились две отвратительных черты: не умею кланяться, шея не ведется, и не люблю бедность.
— Валерий Александрович, что такое быть профессиональным коллекционером?
— Коллекционер — это очень много специальностей. Это и бухгалтер, и сыщик, и реставратор, и систематизатор. Ну, и конечно, немножко крейзи. Но прежде всего — это дисциплина. На голом авантюризме не удержишься. Нужно знать и соблюдать очень много вещей. Свои принципы коллекционирования я назвал «10 заповедей». Среди них: приобретай только то, что тебе понравилось, собирай глазами, чем ушами, не жадничай, давай работы на выставки, для публикаций, изучения.
— У вас всегда была открытая коллекция?
— Да, я всегда даю работы на выставки, с середины 1970-х. Сначала это был Всесоюзный художественно-производственный комбинат им. Вучетича при Министерстве культуры, потом РОСИЗО и другие музеи. За последние два года сделал девять выставок в провинции. В Саратовской области, Тульской, Рязанской.
Была комиссионка на Колхозной, где картины без подрамников продавали на вес холста. По цене 20 рублей килограмм за что угодно.
— На ваш взгляд, когда сложился арт-рынок в нашей стране?
— Арт-рынок был всегда. Только его определяли спекулянты, очень подвижные люди. Как это было до войны, могу рассказать только теоретически. То, что я сам видел, — несколько основных центров торговли искусством. Москва, конечно, — самое денежное и бойкое место, вторым шел Ленинград, третьим Киев. На четвертом месте — Рига. В каждом городе было пять-шесть человек, которых сегодня называют «дилеры», тогда — спекулянты.
В Москве жил легендарный мой второй учитель в коллекционировании Юрий Сергеевич Торсуев. Он происходил из семейства нижегородских «миллионщиков» Башкировых. Один из Башкировых, директор Волго-Камского банка, переправил после революции свои миллионы в США, с помощью Михаила Ларионова собрал значительную коллекцию русского искусства.