Саратовская аномалия
Александр Савинов в Музее русского импрессионизма
В Музее русского импрессионизма открывается выставка Александра Савинова (1881–1942): искусство художника, известного главным образом специалистам, представлено в контексте саратовской школы. Вряд ли можно назвать это заявкой на деколониальное переосмысление истории русского искусства, но на примере Савинова и других саратовцев несложно показать, что общерусская полифония складывалась из множества региональных голосов.
Саратовцы были первыми, кому удалось пробить брешь в монолитной конструкции «русская школа», если и признававшей какие-то региональные различия, так разве что между обеими столицами,— и то тут понадобились мирискусники, взявшиеся культивировать свою особую, исключительную «петербургскость». Виктор Борисов-Мусатов, Павел Кузнецов, Петр Уткин, Кузьма Петров-Водкин, Александр Матвеев, Алексей Карев, Александр Савинов — основоположники саратовской школы никаких программных деклараций и манифестов «саратовства» не оставили, но совершенно очевидно, что они собираются в какую-то загадочную, крепко спаянную общность. Вроде бы по возрасту выпадает Борисов-Мусатов — между ним и остальными проходит поколенческий разлом, он старше прочих на восемь-десять лет, но по большому счету это ровесники, родившиеся в последнее десятилетие царствования Александра II. Дети эпохи царя-освободителя: среди них, новой культурной элиты дворянского города Саратова, не было никого из дворянского сословия, все — либо из крестьян, недавних крепостных, либо из купцов и мелких служащих. Вроде бы — как скульптор в сообществе живописцев — выпадет Матвеев. Но в скульптуре Матвеева парадоксальным образом обнаруживаются все достоинства саратовской живописи — пейзажность, парковость, прозрачная тишина прудов и аллей, за которыми мерещится и характерная сине-зеленая гамма, и гобеленность, что бы это ни значило в пластике.
Да, саратовцев узнаешь по форме — по изумрудно-аметистовым колоритам, по особым отношениям с плоскостью и перспективой, по огромному декоративному таланту, готовому реализоваться в монументальном и театральном искусстве, то есть таланту, созвучному эпохе символизма и модерна. Есть соблазн объяснять эту общность с позиций эссенциалистских — какой-то саратовской природно-географической аномалией, благо литературно одаренный Петров-Водкин приложил немало усилий к тому, чтобы мы уверились в неевклидовой природе Хвалынских холмов. Судя по воспоминаниям учеников, Савинов тоже полагал, что феномен саратовской школы связан с духом места, и его тоже завораживал рельеф саратовских оврагов. Куда более прозаическое объяснение лежит в институциональной плоскости: бурная театральная жизнь, Радищевский музей, саратовское Общество любителей изящных искусств, Боголюбовское рисовальное училище. Впрочем, училища возникли в те же годы и в Пензе, и в Казани, но казанская банда фешинских учеников, прямых и воображаемых, заявит о себе много позже. Конечно, может быть, Василий Коновалов и Гектор Сальвини-Баракки, учителя саратовской плеяды, были преподавателями от бога. Но скорее виноват Радищевский музей — еще Игорь Грабарь заметил: «... там, где есть хороший местный музей, как-то незаметно складывается свой художественный круг, выдвигающий иногда художников первоклассного всероссийского значения». Не просто «хороший» — музей, созданный художником, Алексеем Боголюбовым, у которого любовь к батальному жанру мирно уживалась с любовью к Парижу