«Мир очень неприятен, в нем трудно не впасть в отчаяние, а он как-то научился»
Как Владимир Набоков примирил себя с жизнью в чужих странах
22 апреля исполняется 125 лет со дня рождения Владимира Набокова. На этот месяц приходится и еще одна годовщина: в апреле 1919-го семья Набокова навсегда покинула Россию. Набоков начал писать прозу и добился литературного признания уже в Европе — вплоть до отъезда в США в 1940-м он писал на русском языке и публиковался под псевдонимом В. Сирин. Одни из лучших работ о жизни и текстах Набокова «русскоязычного» периода — книги литературоведа Александра Долинина «Истинная жизнь писателя Сирина» (2004) и «Комментарий к роману Владимира Набокова "Дар"» (2018). На московской презентации «Комментария» в ноябре 2018 года литературовед Роман Тименчик сказал: «Беда и достоинство всякого комментария — в том, что он рассчитан не на века, а на сегодняшний уровень понимания и непонимания, на толкование сегодняшнего читателя». За прошедшее с тех пор время уровень понимания изменился: опыт жизни в чужой языковой среде, необходимость заново выстроить отношения с русской культурой для многих читателей романа и комментария к нему стали непосредственным переживанием. Накануне 125-летия Набокова Юрий Сапрыкин поговорил с Александром Долининым о том, как Набоков переживал отрыв от России, как выстраивал отношения с Европой, почему в итоге отказался от русского языка — и все равно остался частью русской литературы.
«Набоковский миф», который он сам создает начиная с 1950-х годов в Америке, его самоописание в автобиографии «Speak, Memory» / «Другие берега» рисует картину первых лет набоковской эмиграции как времени этакого гордого аристократического одиночества. В Берлине 1920-х он как бы существует отдельно от соотечественников, в непрерывном диалоге с русской литературной традицией, но в отрыве от современной ему литературы, как эмигрантской, так и советской. Даже сам момент отъезда, пересечения границы он будто не замечает, будучи поглощен шахматной партией с отцом. Из ваших работ, в особенности из «Комментария к роману "Дар"», мы знаем, что отъезд не был для него таким безболезненным, а одиночество в Берлине — таким абсолютным, он довольно основательно был включен в местный литературный быт. Как выстраивались эти связи? Чем вообще был для Набокова Берлин того времени?
Какое-то время, условно говоря с 1920 по 1923 год, Берлин был настоящим центром русской эмиграции. В Германии была жуткая инфляция, нищета, сами немцы жили бедно, но иностранцы, как ни странно, в это время находились в привилегированном положении. Почти у всех, во всяком случае у деятелей культуры, писателей, музыкантов, были какие-то источники иностранной валюты. По воспоминаниям, в Берлине того времени за $5 можно было прекрасно прожить месяц, а то и два, потому что курс был неимоверный. Что-то похожее было у нас в 1990-е. В период этой гигантской инфляции, до конца экономического кризиса, иностранцу в Берлине жить было легко и выгодно.
Там были и высланные на «философском пароходе» Бердяев, Франк, Степун, Осоргин, и Ходасевич с Берберовой, и в то же время Эренбург, и Алексей Толстой, который потом уехал обратно в СССР именно из Берлина. Выходила масса газет, было много журналов, свои издательства, некоторые из них сотрудничали с советскими издательствами, было два писательских клуба, один назывался «Клуб писателей», другой «Дом искусств», там постоянно кто-то выступал — Пастернак, Цветаева, Есенин приезжал, устраивал пьяные скандалы. В общем, была какая-то циркуляция. Люди приезжали, возвращались, снова приезжали, возникали кружки, налаживались связи. Немножко похоже на наше время.
В Европу переехал уже вполне сложившийся литературный круг. А Набоков в Петербурге не пытался или не успел в него войти.
Набоков, конечно, был еще дилетант. До эмиграции он не попал ни в какую литературную обойму — и вхождение в литературную среду начал уже в Берлине. У него появились друзья-литераторы, скажем, Глеб Струве, он присутствовал на литературных чтениях, печатался в берлинских журналах. Газета «Руль», которую основал его отец вместе с другим кадетом, Иосифом Гессеном, предоставляла страницы для его, как он писал позже, «незрелых стихов». После 1923 года ситуация изменилась, многие стали уезжать из Берлина в Прагу, в Варшаву, в Ригу, Таллин или Белград, большинство в Париж. Но это дало Набокову возможность выдвинуться на первый план. Он в это время начал переводить, писать прозу сам, появилась «Машенька». Я думаю, это одна из причин, почему он так долго оставался в Берлине, 15 лет, хотя мог бы уехать. Он очень быстро стал звездой литературного Берлина, был первым среди писателей. А в Париже ему бы пришлось конкурировать со всем звездным составом.
Тем более парижская фракция, те же Адамович и Георгий Иванов, очевидно его недолюбливали.
Да, особенно бывшие петербуржцы, акмеисты. Мережковский и Гиппиус его тоже не жаловали. Гиппиус, еще когда он был молод, сказала его отцу, что он никогда не станет крупным писателем. А в Берлине он был король, и другие молодые поэты относились к нему как к мэтру. Сейчас опубликованы письма Набокова к жене, там есть небольшая группа писем, посланных из Берлина. Они мало расставались, только когда Набоков ездил в Париж или в Лондон, а так, чтобы Вера уехала из Берлина, это случилось только один раз: она повезла мать в санаторий. Набоков ей писал каждый день. И мы видим, как он хвастается своими успехами. Он пошел куда-то в гости, его попросили почитать, «весь вечер превратился в мой триумф». Все это доставляло ему большое удовольствие, поэтому он там и задержался.
Границы были еще проницаемы, и, наверное, четкое разделение на литературу советскую и то, что мы называем «литературой зарубежья», тоже появилось не сразу. Известно отношение Набокова к подцензурной советской словесности — она задавлена, глубоко провинциальна, «растит подсолнухи на задворках духа». За вычетом поздних комплиментов Окуджаве он эту позицию всегда последовательно декларировал. Но в начале 1920-х еще нет железного занавеса и признанные в будущем советские авторы существуют с ним в одном культурном поле, а иногда просто живут в одном городе. Есть ли между ними и Набоковым какие-то связи?
Я думаю, в 1920-е годы он внимательно следил за тем, что пишут советские авторы, особенно его поколение, литературная молодежь. Помните, в третьей главе «Дара» Годунов-Чердынцев идет в книжный магазин недалеко от универмага KaDeWe и там рассматривает советские книги и журналы. Все это, видимо, его очень интересовало. Что-то ему было близко, например, ему нравились Ильф и Петров.