Второе тело президента: Кремль решает проблему смертности лидера, кодифицировав Путина в конституции
Фиксация политической системы действующего президента в конституции может рассматриваться как попытка «кодифицировать Путина», то есть создать неумирающее политическое тело, способное жить дольше обычного, смертного президента, считает обозреватель Максим Трудолюбов.
Принятие большинства «обычных» законов, как правило, проходит в России незамеченным. Жаркие обсуждения могут помешать работе профессионалов государственного строительства. Но дарование новой конституции — особый случай, и тут власти требуется от общества выраженное активное, а не обычное пассивное согласие.
Кремль мог бы предложить обществу совсем новый текст основного закона — серьезных препятствий для этого нет. Но чтобы изменить конституцию, переписывать ее и не нужно. Достаточно изменить контекст и функцию документа, что и будет достигнуто после апрельского голосования.
Чтобы разобраться в том, что происходит с российским законодательством, стоит вспомнить опыт написания и введения конституций советского времени. Мы увидим, что мотивы появления нынешних поправок и советских основных законов похожи. Сходство здесь, конечно, не идеологическое: советские конституции были антирелигиозными, новая российская будет упоминать религиозную веру. Сходство в ином: в типе авторства этих документов, в их функции и даже аудитории.
Российское общество не сумело включиться в процесс создания новых правил игры в стране. Некоторые шансы на это были, но они давно утрачены. Институционализация сверху на сегодня — единственный действующий механизм закрепления писаных правил. Но есть у этого обстоятельства и оборотная сторона. Диктуя законы «из Кремля», не сообразуясь с другими силами в обществе, российские власти вступают в конфликт с собственным стремлением к преемственности власти и собственности в России. Сам факт появления «путинской» конституции будет означать, что следующей власти понадобится новый основной закон. Но обо всем по порядку.
Три конституции одной страны
Первый советский основной закон — конституция 1924 года — был учредительным, он закреплял вступление отдельных советских республик в единый союз, был устремлен к мировой революции и создавал легальную схему для вступления в союз любых социалистических республик, «имеющих возникнуть в будущем» в любой точке мира. В 1934 году Сталин объявил, что в СССР уже построен «социализм». Мировая революция откладывалась, социализм был «в одной стране», и нужно было продемонстрировать защищенность и благополучие граждан этой отдельной от враждебного мира страны.
Сталинская конституция была щедра на свободы — слова, совести, печати — и права — на труд и отдых, на социальное обеспечение. Конечно, реальной свободы слова и печати не существовало, а право на труд в экономике первых пятилеток оборачивалось суровой трудовой повинностью или лагерным рабством. Конечно, новый основной закон вводил всеобщее, равное и прямое избирательное право при тайном голосовании, не говоря ничего ни о каких иных партиях, кроме ВКП(б). Доступ к голосованию был максимально либерализован, но право быть избранным строго ограничивалось (этот трюк, как мы видим, пережил советскую систему). Впрочем, в картине мира, открывавшейся из кремлевских кабинетов, всех этих внутренних противоречий не существовало. Сталинская конституция была принята в 1936 году и просуществовала с некоторыми исправлениями почти 40 лет.
Следующая конституция должна была быть «конституцией 1960-х» — Никита Хрущев учредил конституционную комиссию еще в 1962 году, но коллеги лишили его власти прежде, чем работа была завершена. Комиссию, впрочем, не закрыли, а наполнили иным содержанием. Ее возглавил Леонид Брежнев, сменивший Хрущева на посту лидера партии. Новый текст основного закона был подготовлен к 60-му юбилею революции.
Принятая в 1977 году брежневская конституция заявляла городу и миру, что социализм стал теперь «развитым». После десятилетий существования однопартийной политической системы было почему-то решено закрепить в конституции «руководящую и направляющую роль» коммунистической партии. Почему-то был увеличен срок полномочий всех Верховных Советов — с четырех до пяти лет. Почему-то «советы депутатов трудящихся» были переименованы в «советы народных депутатов». Все это наверняка было наполнено глубоким смыслом, но очевидным этот смысл был только из перспективы правителя.
Права и свободы, упоминавшиеся в советских конституциях, фактически не были нормами прямого действия и не предназначались для того, чтобы апеллировать к ним как к действительным правам и свободам. Законность была «социалистической», свободы были «социалистическими», а не буржуазными, т.е. правовыми. Можно ли представить себе, например, Николая Бухарина, одного из авторов сталинской конституции, ссылающимся на суде на им же прописанные в основном законе права личности? У советских конституций были совсем другие функции.
Первая конституция призывала коммунистов других стран совершать революции и затем вступать в будущую Мировую Социалистическую Республику. Вторая, сталинская, была написана для коммунистических друзей и буржуазных врагов советской страны. Трудящиеся западного мира, читая ту конституцию, должны были завидовать правам и свободам советских людей и мечтать переехать в СССР. Третья, брежневская, возвещала о наступлении новой исторической эпохи — эпохи «развитого социализма». Социализм, обещала конституция, являлся «закономерным этапом на пути к коммунизму». Попытки править конституцию «снизу», с учетом запросов общества и меняющейся экономической ситуации, были предприняты в 1988 и 1990 годах, но гибридный основной закон — советский, но с многопартийностью и частной собственностью — просуществовал совсем недолго и в ряд «настоящих» советских основных законов не входит.