Василий Бархатов: «Московская публика – злее»
Директор ЦВЗ «Манеж» Павел Пригара и оперный режиссер Василий Бархатов рассказали GQ об одной из самых масштабных в мире выставок русской классической скульптуры, разнице между питерской и московской публикой, а также о зомби, Ноггано и Яне Фабре.
Выставочный зал «Манеж» в Санкт-Петербурге в последнее время регулярно оправдывает эпитет «центральный» – каждая новая выставка делает его центром культурной жизни всей страны, что особенно ценно в непростое для музеев и галерей время. Однако выставка «(Не)подвижность. Русская классическая скульптура от Шубина до Матвеева», которая открывается тут 24 марта и продлится до мая, выглядит беспримерно амбициозной даже для кураторов «Манежа». В экспозиции представят больше 150 произведений второй половины XVIII – начала XIX веков из 35 музеев России. Кроме прославленных работ Антокольского, Опекушина, тех самых Шубина и Матвеева, зрители увидят множество никогда прежде не выставлявшихся публично экспонатов. Впрочем, посетителям понадобятся не только зрение, но и слух: одним из кураторов проекта стал оперный режиссер Василий Бархатов, поэтому скульптуры будут соседствовать не с привычными живописью или графикой, а с шедеврами мирового оперного искусства.
Конечно, до открытия сложно достаточно четко представить, как будет устроена выставка. Но то, что я понял – нас ждет сочетание скульптуры и оперы. Расскажите, пожалуйста, чуть подробнее – как вам такое вообще пришло в голову?
Павел Пригара: Давайте я начну, потому что чуть дольше знаком с идеей сделать выставку классической русской скульптуры. У нее был своеобразный пролог, хоть и не связанный с ней напрямую. Я говорю о выставке «Христос в темнице», посвященной деревянной русской скульптуре, она была создана Семеном Михайловским, ректором Академии художеств, и прошла в «Манеже» пару лет назад. Было ясно, что новый проект будет не менее масштабным и сложным: все же нужно работать с пространством больше чем в 4000 кв. м. В остальном, действительно, довольно трудно на словах описывать визуальное искусство – это примерно то же, что пересказывать оперу, Вася не даст соврать.
Согласен, но хотелось бы хоть немножко подробнее.
ПП: Подготовка шла больше двух лет и началась с академического отбора экспонатов. Это было долгое, очень насыщенное общение с кураторами, музеями о возможности подобного высказывания в принципе, о той истории, которую рассказывает скульптура с середины XVIII до начала XX веков. Партнерами проекта стали в итоге 35 российских музеев. У выставки есть условные рамки: от Ф.И. Шубина до А.Т. Матвеева. Федот Шубин – это, по сути, первый русский скульптор в классическом представлении. А Александр Матвеев, на мой взгляд, символизирует тот перелом, который происходит в русском искусстве на рубеже XIX и XX веков, когда начинается отход от канона.
Тут Василий начинает немного скучать. Хотелось бы спросить, как он ввинчивается во всю эту историю?
Василий Бархатов: Меня пригласил Павел. Он рассказал о выставке, о том, что эти работы никогда не собирались в одном месте. Долго думали над формой, и у Павла родилась идея связать скульптуру с оперным искусством. А я всегда радостно берусь за проекты, которые помогают восполнить пробелы моего собственного образования. Ясно было, что задача соединить два великих направления в искусстве – очень сложная. «Изысканные работы» скульпторов с «оперной элитарностью»…
Creme de la creme.
ВБ: Именно! Я сначала этого немного испугался, но потом стал думать – и нашел нужную форму.
Так что это за форма? Объясните наконец! Понятно, что скульптуры надо выбрать, как-то разместить их в пространстве – это все работа Павла и кураторов. А вы-то что сделали, Василий?
ВБ: (смеется) Мне этот вопрос часто в конце спектаклей задают. Объясняю. Представьте ситуацию, когда во время оперного спектакля у вас появилась возможность перешагнуть через оперную яму и прогуляться по застывшей мизансцене, между поющими персонажами, попасть в самый эпицентр драматичной сцены. Вы можете подойти поближе к сопрано – и тогда на первый план выйдет ее голос, а остальные окажутся на фоне. Можете приблизиться к хору – и тогда вас поглотит его звук, а солисты останутся где-то там. Когда я просмотрел более 150 работ, которые планировались к участию в выставке, то подумал, что каждая скульптура могла бы стать персонажем известной оперы. Каждой я дал свою роль, свою партию: кто-то стал Татьяной, кто-то Онегиным, кто-то Манон Леско, а кто-то Фаустом или Саломеей. Причем, раздавая роли, я не руководствовался внешним сходством работ с персонажами. Это был исключительно мой личный, субъективный выбор.
То есть вы по собственному произволу меняли контекст каждой работы?
ВБ: Да, но помнил при этом, что это не какая-то инсталляция или попытка моего самоутверждения, – это по-прежнему выставка русской скульптуры, на которую и направлено все внимание. Но работы аккуратно, ненавязчиво погружены в обстоятельства мизансцен из известных опер.
А это все-таки происходит большей частью у вас в голове – или очевидно любому посетителю, который посмотрит и поймет: да, это Татьяна, а это Манон Леско?
ВБ: Пространство выставки очень хитро обустроено, но в нем легко считывается именно пространство театра: фойе, где будут светские портреты, гримерки, где «актеры» готовятся к выходу, большие и малые сцены. Некоторые работы будут похожи больше на макеты будущих постановок, а некоторые будут воспроизводить полноценное театральное действо. Вас будут окружать звук и герои определенной сцены. И основной драйв, который я испытал, был связан с технической хитростью: звук каждой сцены будет разделен по голосам, по источникам: приближаясь к одной из статуй, вы будете слышать ее голос громче прочих. И, конечно, все они расставлены в определенной мизансцене, а не так, как обычно расставляют статуи в музеях: вдоль стены или прохода. Здесь это некий стоп-кадр происходящего на сцене. Ну и важно добавить, что оперы, которые я подбирал – не самые тривиальные. Задачи напугать посетителей не было, поэтому там прозвучит и «Дон Жуан», но будут и более сложные, вроде «Воццека». А кроме того, я постарался – слегка! – запараллелить развитие искусства скульптуры и оперы, тоже пройти пути с конца XVIII до начала XX веков.