«У меня всегда будут мои звезды»: как первая российская женщина-астроном встретила революцию
Нина Субботина состояла в нескольких астрономических обществах, вела переписку с Дмитрием Менделеевым, ездила в экспедиции и публиковалась в научных журналах, все это — будучи с детства глухонемой и всю жизнь передвигаясь на костылях. Forbes Woman публикует отрывок из ее биографии — о том, как Нина Субботина продолжала заниматься наукой среди хаоса революции.
С детства влюбленная в астрономию, но ограниченная в физических возможностях (осложнения скарлатины лишили ее слуха, речи и возможности свободно двигаться), Нина Субботина (1877–1961) не смогла получить профессионального образования. Однако это не помешало ей стать ученым, которого приняли в свои ряды Российское, Французское и Бельгийское астрономические общества. Свои наблюдения Нина Субботина вела из маленькой домашней обсерватории, которую для нее построил отец.
В издательстве «Новое литературное обозрение» выходит книга «Жизнь и удивительные приключения астронома Субботиной» доктора исторических наук, главного научного сотрудника Института истории естествознания и техники им. С. И. Вавилова РАН Ольги Вальковой. Мы публикуем отрывок о том, как Нина Субботина переживала революционные 1917–1918 годы — разрушение привычного уклада и снос ее обсерватории.
Ситуация в стране не улучшалась и не способствовала научным занятиям, особенно занятиям человека, не состоявшего на службе в государственном учреждении. В декабре 1917 г. Собольки (имени семьи Субботиных, — прим. Forbes Woman) были конфискованы. Произошло это в отсутствие членов семьи Субботиных, и, к счастью, никто из них не пострадал. 31 декабря 1917 г. Нина Михайловна писала С. К. Костинскому (Костинский С. К. — астроном; сотрудник Пулковской обсерватории; член-корреспондент Императорской академии наук, — прим. авт.): «На днях я вернулась из Москвы, ездила туда на неделю и хотела направиться в Собольки, но их как раз забрали в Земельный комитет, вчера была телеграмма от прислуги, что Соб[ольки] окончательно забраны большевиками. Перед самым отъездом брата приходил туда какой-то хулиган требовать: «очистить квартиру, т[ак] к[ак] она нужна им самим», в т[ом] ч[исле] не знаю еще, в какой форме выразился захват и вернут ли мне такие вещи, как мои книги, <…> и прочее, совершенно большевикам непригодное».
Несмотря на то что Нина Михайловна совершенно неожиданно потеряла единственный и любимый дом, обсерваторию, построенную для нее отцом, она старалась сохранять оптимизм, во всяком случае демонстрировать своему корреспонденту бодрость духа. «Теперь я, значит, странствующий астроном, свободный гражданин мира? — писала она С.К.Костинскому. — Везде можно наблюдать, и мне кажется, в самых скверных условиях жизни у астронома всегда будут его звезды…». И продолжала: «К счастью я успела вывезти свои 4˝ и 3˝ трубы, только штатив остался в Собольках. Как странно, что тот самый Штернберг, к[ото]рый когда-то 17 лет назад приезжал ко мне устанавливать рефрактор, теперь комиссар большевиков, распоряжением которых реквизировали Собольки! Ну, ничего! Я уже сегодня видела во сне новую обсерваторию и какой-то астроном показывал мне круглый дом, расписанный фресками с изображениями Данте и Беатриче, потому что «астроном должен любить свою астрономию, как Данте Беатриче». Право — чудесный сон на Новый год».
«Я соорудила картонный телескоп... и наблюдала всю зиму звезды. Это так удивительно хорошо! — И никакими декретами большевики звезды не достанут»
Немного подробнее о, как она выражалась, «захвате Собольков» Нина Михайловна рассказала Н. А. Морозову (Н. А. Морозов — революционер-народник, ученый, директор Естественно-научного института им. П. Ф. Лесгафта, почетный член АН СССР, — прим. авт.): «Собольки зимой были захвачены вооруженным нападением большевиков, в наше отсутствие; причем кучер и лесник отстреливались из ружей, из окон, но их затем схватили и заперли в сарай, откуда они затем были выпущены крестьянами. В общем б[ольшеви]ки особого вреда причинить не успели. Зем[ельный] к[омите]т скоро назначил заведующего, вполне приличного крестьянина, поселившегося в нашем доме, но затем вспыхнула эпидемия сыпного тифа, и завед[ующего] свезли тоже в б[ольни]цу, дом заколотили…».