Тапочки пополам
Осознанное потребление было только началом, теперь Гвинет Пэлтроу объясняет нам свою концепцию «осознанного расставания». Так теперь и будем разводиться.
Это был мой день рождения — тридцать восьмой. Мы с мужем спрятались в тосканской глуши, на холме, в красивом домике с видом на лес. Приближалась осень, листья уже потеряли какой-то процент своего ярко-зеленого цвета. Домик был идеален, он отлично подходил для деньрожденных нужд — уютная гостиная с камином, кухонный стол, куда нам свалили вкусняшки с соседней фермы: персики, помидоры на веточках, базилик, яйца. Не помню, в какой точно момент это случилось, в какой из дней уик-энда, в котором часу. Но я почувствовала — несмотря на длинные прогулки и еще более долгие возлежания, большие стаканы бароло и держание за ручки — моему браку настал конец.
Зато я хорошо помню, что все это произошло непроизвольно. Будто прозвонили в колокол, и я уже не могла этот случившийся звук отменить. Будто в небо упустили шарик, наполненный гелием. Я старалась подавить в себе это знание, запихнуть куда-нибудь подальше. Уговаривала себя: просто на секунду показалось, а на самом деле брак не стал слишком сложным, он не слабеет, не сыпется сквозь пальцы. Но вообще-то я знала точно. Понимание добралось уже до костного мозга.
Поначалу я с немалым успехом уменьшала громкость этого знания. Прошли годы, прежде чем мы смогли найти и выговорить нужные слова. Но в тот уик-энд плотина прохудилась достаточно сильно, чтобы стало слышно неослабевающее журчание утекающей воды. Оно становилось все громче и в конце концов заглушило прочие звуки.
Мы с бывшим мужем всегда были друзьями. Слали другу другу смешные картинки, язвительные комментарии, всякую чушь. И в музыке нас трогало одно и то же: красивые аккорды, новизна, гармонии. Питер Гэбриел, Шопен, Сигур Рос — я слушала их для удовольствия, а он так, будто готовился к экзамену. Нам нравилось ходить через парк в Osteria Basilico за пиццей, особенно летними английскими вечерами, когда солнце, кажется, вообще никогда не сядет. Нам нравилось ехать на машине в Нью-Форест или к морю. Но больше всего мы любили наших детей. Мы были близки, хотя так и не превратились до конца в пару. Имелось несовпадение. Всегда чувствовался элемент неловкости, беспокойство. Но, ребята, мы очень, очень сильно любили наших с ним детей.
В период между днем, когда я поняла, и днем, когда мы смирились перед лицом правды, было перепробовано все. Так легко мы не сдаемся. Мы не хотели никого огорчать. Отчаянно пытались не навредить детям. Не хотели терять нашу семью. Но вопросы, философские и тактические одновременно, были выше наших сил: кто теперь где спит? как мы делим ванную? что скажем детям?
Я извивалась как могла, лишь бы не отвечать. Но в один прекрасный день наконец сообразила, что уже не стою на распутье. Я давно выбрала дорогу. Практически не сознавая этого, мы уже разошлись. И в качестве супругов никогда больше не сходились.
На том раннем, сумрачном этапе я заставляла себя фантазировать, как дальше буду жить. Я не очень хорошо представляла себе, как именно женщина должна вытаскивать свою нить из клубка мужчины, с учетом того, что в детях сплелись ДНК нас обоих. Это казалось невыполнимым — как выдернуть зуб или вырезать водителя из разбившегося всмятку автомобиля. В мире, где я росла, разводились редко. А разводы, в подробности которых меня посвящали, были мерзкими, жестокими, бесконечными. Я этого не хотела вот прямо всем сердцем.
И стала придумывать способ — понимая, что это невозможно, — сохранить структуру семьи, хотя бы на одном каком-нибудь уровне. Может, мы построим парадигму, в которой хотя бы едим вместе? Или даже ездим в отпуск. А получится ли находить поводы для того, чтобы вместе поржать? Но важнее всего был вопрос — сможет ли мой бывший продолжать быть членом семьи, продолжать меня защищать, захочет ли он быть для меня самым лучшим? А я смогу быть всем этим для него?