Фрол эпохи Возрождения
Если Москва — большая деревня, то первый парень тут — Фрол Буримский. У него новый бренд, новые героини и новые амбиции в категории «самый модный».
Фрол оживленно (иначе он не умеет) разговаривает по телефону. Обсуждает с папой строительство бани в деревне Большие Шатновичи в Лужском уезде Ленинградской губернии. Оттуда родом семья его любимого деда Василия Федоровича. «Отец всегда все очень серьезно воспринимает, любой проект. Поэтому о срубе с печью спорим уже четвертый месяц. Я решил начать с чего-то маленького, чтобы мы друг друга не убили». В прошлом году они своими силами делали там ремонт. «В свои тридцать четыре я окончательно понял, что настоящая роскошь — крыжовник в собственном саду. Белые ночи, когда ты до трех ночи без сна лежишь у открытого окна, а за окном не умолкает соловей. Уха из щучьих голов с рюмкой водки. У нас почему-то принято чуть ли не стесняться таких вещей». Фрол не стесняется, напротив, он проповедует. Подписчикам инстаграма кажется, что, проснувшись поутру, он умывается росой, кидает дротик в карту России и тут же строит маршрут. Каких только загадочных геотегов не было в его ленте! Спрашиваю, сколько точек на его карте. «Сложно сосчитать, это же не работа. Мне за это не платят». А кажется, что наоборот, особенно тем героям «Татлера», которые за пределы Садового кольца не выедут даже за долгами.
«Это чисто зов души. Зачем? Затем, что на Венецианской биеннале вечно твердят о карбоне, выбросах, жизни без отходов. А ведь есть пример — наша русская деревня. Поэтому я так часто обращаюсь к провинциальной жизни, в ней до сих пор очень много древней мудрости. Неслучайно мы раньше считались людьми со сверхспособностями — просто потому, что были ближе к природе». День рождения в прошлом августе Фрол праздновал в Шатновичах. «Я мобилизовал всех родственников, нашел старинные рецепты, выловил карасей из озера. Мы провели три незабываемых дня». Там однажды гостил и его друг, повар из Италии. «Он смотрел по сторонам и кричал: «Questa è la Toscana, questa è l’Umbria!» Поди объясни это очарование большинству наших соотечественников».
Фролу вечно не хватает «какой-нибудь инициативной группы»: «Все такие хилые. Выносливых людей мало. Где те, кто действительно готов путешествовать по-настоящему — ради знаний и культурного experience, а не чтобы поесть, выпить, повеселиться, сходить на одну-две экскурсии и на этом успокоиться? Если я отправляюсь в путешествие, то с пяти утра до одиннадцати вечера нахожусь в полном экстазе. Это очень меня заряжает». Понимаю, о чем он. Как-то я путешествовал вместе с Фролом, но не по русской деревне, а по французской. В Сен-Тропе мы большой компанией отдыхали после утомительной кутюрной недели. Большую часть времени я охранял кукурузу в Le Club 55 — благо Фрол с утра успевал занять там лежаки-кабаны. Потом он делал заплыв в сторону Ниццы. Сорок раз отжимался с маской на лице. Гонял в город, обходил там антикварные лавки. Параллельно делал десять звонков, общался с офисами в Москве и Париже. Находил кинематографичную локацию вдали от туристов, фотографировал там Ульяну Сергеенко. Потом Лиду Метельскую. А к вечеру, одевшись с иголочки, как молодой Гюнтер Закс, шел ликовать до глубокой ночи. Утром все повторялось. За неутомимость мы прозвали Фрола «белочкой».
Представляю, как он расцветает там, где не ловят вышки 5G и не льется Dom Pérignon. Какие неподдельные эмоции испытывает. В его случае это ключевая вещь. Главред Vogue Ксения Соловьёва подтверждает: «В светском мире принято подозревать людей в неискренности. В том, что они переобуваются в воздухе в зависимости от текущих маркетинговых нужд. Фрол очень много поддерживал народные промыслы, когда работал у Ульяны, построившей на этом свой сторителлинг. Он пропагандировал внутренний туризм, когда это еще не стало мейнстримом. Но он уже несколько лет как там не работает, и нет никаких сомнений, что он правда подвижник в этих вопросах, в хорошем смысле человек одержимый. Более того, человек с хорошим вкусом, который знает, как современно упаковать богатое русское наследие».
Фрол много говорит о фольклоре. О колоссальных знаниях, которые накапливались тысячи лет. О ручных станках. О том, что во Франции ремесло ассоциируется с кутюром, а у нас почему-то — с лубочными поделками. «Я тебе рассказывал про Сольвычегодск? Это мой новый Каргополь! Я там видел невероятную коллекцию золотого шитья. Ему место в музеях. Эта мастерская просуществовала сто тридцать лет у великой семьи Строгановых». — «А коклюшное кружево?» — «А крестецкая строчка? Какое счастье, что ее возрождает Антон Георгиев».
Его деревня — это двадцать покосившихся домиков. Там Фрол планирует устроить выставку. А еще снять фильм. В Больших Шатновичах одно время жила его бабушка Надя. «Я очень люблю женщин. Отношусь к ним как к святым именно благодаря ей. Правда, все здесь вспоминают о ней как о святой, не из этого мира. Она обладала всеобъемлющей добротой. Я счастлив, что в детстве у меня был такой человек. Мама очень много работала, как и папа. Бабушка забирала меня из садика, и я оставался у нее, мы очень много времени проводили вместе».
Фрол погружается в воспоминания, и он уже не здесь, на Патриарших, а где-то далеко: «Вот мы идем в ее родную деревню Лунец, которой сейчас уже нет. Через поле и лес. Всю дорогу бабушка мне пела. Это было так красиво. Как и все, что она делала. Когда она готовила свои пироги с капустой, луком, морошкой, рыбой, которую приносил дед, это никогда не было стряпней. Все, к чему она прикасалась, превращалось в божественный процесс».
Когда Фролу было двенадцать, бабушка Надя покончила с собой. В ней Фрол видит символ русской женщины, попавшей в жуткое перестроечное время и всю жизнь приносившей себя в жертву. «Если задуматься, она жила в нечеловеческих условиях. В ее поколении каждая потеряла либо сына, либо мужа, либо отца, либо брата. Она родилась после войны, и ее детство, которое в жизни человека должно быть самым лучезарным периодом, было омрачено разрухой, когда ты по уши в грязи с утра до ночи восстанавливаешь хозяйство. Новгородчина была зоной оккупации».
Передо мной плачет мужчина. «Мы жили в Луге. Дед решил переехать в деревню. А бабушка уже не была приспособлена к этой жизни. Реальность, с которой она столкнулась в перестройку, ее попросту убила. У нее началась тяжелая депрессия. Мы все это видели, но не уберегли. Приехали с мамой в Большие Шатновичи, чтобы ее забрать. Бабушка тогда ночью вышла из дома — и ее не стало. Я преклоняюсь перед мамой, которая смогла такое пережить». Эта история преследовала Фрола. «Не было ни дня в жизни, чтобы я об этом не вспоминал. Большого труда стоило вернуться в это место, снова полюбить его — и захотеть спасти. Мне кажется, что так я с ней снова соединился, и мне стало легче». Баба Надя родилась семнадцатого августа, Фрол — шестнадцатого: «Мы с ней были очень похожи, понимаешь? Она много знала об истории нашей семьи, о войне, о традициях, очень правильно рассуждала о Боге. Я хочу быть как она, но у меня не хватает ресурса быть настолько добрым, внимательным, сопереживать, через свою душу пропускать чужую боль. Не представляю, как люди живут без таких эмоций, воспоминаний, без этих объятий, рук, губ, тепла, запаха волос. В моей голове бессмертен ее туманный образ. Просыпаешься на каникулах в деревне, светит солнце, бегают солнечные зайчики. А там бабушка и ее руки. Я был обязан вернуться хотя бы ради нее».
Полнометражный фильм, который он снимает, будет трибьютом бабушке. Путешественник Фрол посмотрел картину «Атлантида Русского Севера» режиссера Софьи Горленко. Замучил им всех друзей. Долго решался написать режиссеру в инстаграме, но в итоге жизнь свела их быстрее. Он рассказал о Больших Шатновичах. Софью история вдохновила. Уже были переговоры с продюсерами. Найдена команда. Объявлен фандрайзинг, чтобы каждый мог поучаствовать в создании картины. Съемки стартуют в мае. В роли бабушки Фрол видит свою подругу Софью Эрнст: «Соня очень похожа на нее: те же маленькие ручки, точеный нос, брови, линия роста волос. Это какая-то мистика».