Московский фаюм
Филолог и искусствовед Арсений Дежуров размышляет о знаменитых фаюмских портретах, а также о судьбе египтолога Владимира Голенищева, благодаря которому одно из самых крупных собраний этих портретов оказалось в Москве.
В детстве, отрочестве, юности, в университетах всякий человек (местный или приезжий), что побывал в музее им. Пушкина в первый раз или уже в несчетный, скажет, какой зал больше всего запомнился, полюбился, без взгляда на который трудно уйти из ГМИИ: это египетский зал – миниатюрное подобие самого большого храма Древнего мира, Карнака, а в этом зале коллекция, от которой глаз не отвести. Все так хотят ее увидеть, что несколько лет назад музею пришлось убрать часть экспонатов в запасник, потому что живые люди с их непомерным любопытством стали плохо помещаться среди покойников, гробов, цветных фигурок, фаянсовых амулетов, папирусов и устаревших фотографий древних гробниц. Все равно египетская коллекция выплескивается за пределы зала – на выходе из «Египта», если пройти сквозь зал ассириологии и свернуть направо в «Эллинизм», можно увидеть портреты еще две тысячи лет назад живых людей: кудрявых семитских юношей, похожих на скрипачей и торговцев мандаринами, чернокожую красавицу нубийку, сурового, с лицом в морщинах римского офицера, заплаканное лицо большеглазой язычницы, больше похожей на христианскую святую.
Это коллекция заупокойного портрета, составляющая часть всемирно известного египетского собрания ГМИИ. Москвичи так привыкли к «своему» Египту, что мало у кого возникает вопрос, откуда в далеком северном городе эти удивительные вещи.
В 1908 году впал в крайнее разорение крупнейший русский ученый – египтолог Владимир Семенович Голенищев. Голенищев был вынужден срочно распродать свои шедевры, хранящиеся в Эрмитаже, за ничтожную для сокровищ цену.
Сын крупного предпринимателя, он мог позволить себе пойти по любому жизненному пути, но пошел по пути, по которому русские еще далеко не ходили. Он стал первым русским египтологом мирового значения. Первый артефакт Древнего Египта он приобрел в четырнадцать лет. Он выучил 13 языков. Он был единственным сотрудником, занимающимся египетской коллекцией Эрмитажа (без оплаты). Он примерно 60 раз совершал археологические и эпиграфические экспедиции в Египет, обогатив коллекцию Санкт-Петербурга (и, волею судеб, Парижа) литературными памятниками мирового значения. Он нашел в хранилище Эрмитажа, перевел и прокомментировал «Сказку потерпевшего кораблекрушение» – одну из самых увлекательных повестей древности.
У него было качество, которому позавидовал бы любой египтолог: он обладал исключительным художественным вкусом. Это особенно уважаемая категория эстетики среди тех, кто занимается каноническими искусствами вроде иконописи, палеха, гжели, хохломы... Ну и искусствами дремучей древности. Все дело в том, что искусство в Египте подчинено строгим правилам: оно мало менялось от века к веку. В искусстве такого толка трудно найти очень уж плохое произведение (так как оно сделано по правилам). Но не менее трудно отличить от среднего произведения шедевр, ибо и он тоже сделан по правилам тысячелетий.
У Голенищева был тот исключительный вкус, который позволил ему собрать свою обширную коллекцию из исключительных шедевров. Широта души, болезнь жены и крах Северо-Уральского золотопромышленного общества, акционером которого был египтолог, привели его к разорению. Европейские музеи заволновались.
Встревожились и московские интеллектуалы – такая коллекция должна была остаться в России. Под давлением Ивана Цветаева – создателя Музея изящных искусств имени императора Александра III при Императорском Московском университете (прежде и далее – ГМИИ) – и египтолога Бориса Тураева Государственная дума в 1909 году с неохотой приобрела коллекцию. Шесть тысяч древнеегипетских артефактов были упакованы в 224 ящика общим весом восемь тонн. В апреле 1911 года из Петербурга в Москву под охраной Преображенского полка отправился поезд с коллекцией Голенищева. Среди экспонатов с особенным почтением везли 23 портрета первых веков христианской эры. Это было новое и модное открытие египтологии – фаюмский портрет, о котором и пойдет речь.
К концу XIX века антикварные рынки Каира наполнились древними досками, расписанными восковыми красками. Большей частью они происходили из оазиса Эль-Фаюм, отчего их стали называть фаюмскими. Все это были портреты молодых людей или таких, которых сейчас принято называть молодыми. Мировая общественность должна была бы восхититься, ведь это был недостающий пробел в истории искусства: до нас совсем не дошли древние картины.