Краткая история наготы
Сенека утверждал, что с из-за бань люди становятся грязнее, Поджо Браччолини считал, что самая красивая грудь у жительниц Вены. Арсений Дежуров по просьбе «Правил жизни» разбирается в том, как менялось отношение человечества к обнаженному телу.
Если, минуя долгие рассуждения, сказать, в чем именно заключалась сексуальная революция начала ХХ века, ответ будет коротким и неожиданным: жители просвещенного Света (и Нового, и Старого) научились любить друг друга без нательной одежды, то есть голыми. Вот, собственно, и все. Разговор на этом можно закончить и начать другой: а как же было раньше?
Помните «Жизнь и удивительные приключения Робинзона Крузо, моряка из Йорка, прожившего двадцать восемь лет в полном одиночестве на необитаемом острове у берегов Америки близ устья реки Ориноко, куда он был выброшен кораблекрушением, во время которого весь экипаж корабля кроме него погиб; с изложением его неожиданного освобождения пиратами, написанные им самим»? В XVIII веке это был учебник политической экономии, в XIX – увлекательный роман для взрослых, в ХХ – детское чтиво. Теперь «Робинзон Крузо» – синоним скуки, как, впрочем, почти любая книга.
Нас интересует сейчас только пара страниц, на которые вы, должно быть, и сами обратили удивленное внимание. В шестой главе Робинзон наконец оказался на острове, пережил естественный припадок отчаяния, после чего принялся думать, как жить дальше. Он разделся, вплавь добрался до обломков корабля, севшего на мель, с трудом влез по канату на палубу в поисках нужных ему вещей. Больше всего его обрадовали сухари: голодный парень рассовал их по карманам…
Стоп, стоп, а откуда взялись карманы? Нерадивый писатель отмахнулся бы от вопроса, как от не стоящей внимания помехи, но неторопливый Дефо поясняет, что на Робинзоне не было ничего, кроме штанов и чулок. Эта ремарка не отменяет второго вопроса: а зачем ему штаны? Остров необитаем, экипаж корабля погиб, Робинзон, надо заметить по результатам первых пяти глав, довольно развратный и безнравственный человек, торговавший рабами. И вдруг такая стыдливость?
Современнику Дефо очевидно, что на необитаемом острове, как и при любых обстоятельствах, нельзя оставаться голым перед недреманным оком Творца. Самые распутные европейцы никогда не забывали о приличии в отношении к Богу. Облаченность – показатель победы светлых сил человеческого разума над темными силами природы, что явно можно увидеть в образовательной программе Робинзона, хозяина Пятницы. Дикарь, привычный к курортному климату острова (любители романа искали этот парадиз по всей Атлантике, но так и не нашли), не понимает, в чем смысл одежды, но из крайней почтительности к англичанину соглашается облачиться в козьи шкуры.
Не первого десятка, но и не последняя заповедь св. Бенедикта, покровителя Европы, утверждает: «Бог зрит нас всюду». Это значит, что нагота должна быть целомудренно прикрыта даже в уединении. В то же время устав бенедиктинцев предписывает любить чистоту (как ее понимали в VI веке, во всяком случае). Это противоречие поднимает следующий вопрос: а как же европейцы мылись?
Ну, для начала кто сказал, что они мылись? Про банно-прачечную культуру написано не очень много, но есть кое-какие материалы, которые свидетельствуют не в пользу гигиены. Впрочем, внимание к гидропроцедурам – признак заката культуры, касается ли это христианской Европы или языческого Рима.
В Римской империи начала новой эры строились комфортабельные бани, так называемые «грелки» («термы»). О масштабах римского увлечения телесной чистотой могут дать представление термы Каракаллы или Диоклетиана, вмещавшие до 3500 человек. Философ-стоик I века Сенека, гуляя по мемориальной усадьбе полководца Сципиона, рассуждает, в частности, о скромной бане, которой довольствовался великий муж: «Кто бы теперь вытерпел такое мытье? Любой сочтет себя убогим бедняком, если стены вокруг не блистают большими драгоценными кругами, если александрийский мрамор не оттеняет нумидийские наборные плиты, если их не покрывает сплошь тщательно положенный и пестрый, как роспись, воск, если кровля не из стекла, если фасийский камень, прежде редкое украшение в каком-нибудь храме, не обрамляет бассейнов, в которые мы погружаем похудевшее от обильного пота тело, если