«Первобытный страх»: почему нужно говорить о смерти
Сегодня весь мир погрузился в траур: в возрасте 96 лет скончалась британская королева Елизавета II. Обычно мы избегаем обсуждения смерти, однако, чтобы жить более осмысленно и ярко, нам предстоит научиться думать о ней без страха. В этот печальный для многих людей день предлагаем порассуждать о смерти вместе с нашими экспертами.
«Не представляю, как вы будете писать об этом. Это так тяжело!» — сказала мне психотерапевт Инна Хамитова, когда мы встретились, чтобы поговорить о смерти и о том, как мы к ней относимся. И я почувствовала, как в ответ внутри меня что-то сжалось в комок. Ни на солнце, ни на смерть нельзя смотреть в упор, говорил Ларошфуко в книге «Максимы». Неудивительно, что редакционное задание пробудило сильную тревогу: я давно избегала не то что говорить, а даже думать о смерти, о неизлечимых болезнях, о катастрофах, повлекших человеческие жертвы.
Так поступают многие — в лучшем случае мы символически откупаемся от смерти, отправляя деньги на операцию тяжелобольному или на поддержку хосписа, и на этом закрываем для себя тему. Опрос Psychologies показал, что 57% из нас редко задумываются о ней. И даже самые отважные не свободны от страха. «От этой темной тени не избавиться ни одному из живущих», — пишет психотерапевт Ирвин Ялом в «Вглядываясь в солнце. Жизнь без страха смерти». Но если она нас так страшит, то нужно ли о ней говорить?
Детские вопросы
В теме смерти немало парадоксов. Начало новой жизни — это одновременно и первый шаг на пути к концу. Сознание его неизбежности должно было бы лишать смысла нашу жизнь, и все-таки оно не мешает любить, мечтать, радоваться. Вопрос в том, как мы пытаемся разрешить для себя или хотя бы осмыслить эти противоречия. Чаще всего наша мысль пасует.
«У нас в запасе всегда есть несколько подходящих сентенций, которыми мы при случае готовы попотчевать других, — писал основатель аналитической терапии Карл Густав Юнг в „Проблемы души нашего времени“, — „Всякий когда-нибудь да умрет“, „Жизнь человеческая не вечна“». Пользуясь подходящим штампом, как спасательным кругом, мы живем так, как если бы были бессмертными.
Истоки нашего отношения к смерти лежат в детском опыте
«В самом раннем возрасте у ребенка нет представления ни о времени, ни о причинно-следственных связях и, естественно, нет страха смерти, — объясняет Инна Хамитова. — Но уже года в четыре он может понимать, что кто-то из близких умер. Хотя и не осознает, что это уход навсегда».
Очень важно, как в этот момент поведут себя родители, подчеркивает психотерапевт. Например, многие взрослые не берут детей на похороны, чтобы не испугать… и напрасно. На самом деле страшно как раз взрослым, и свой страх они невольно транслируют ребенку, приписывая ему свое отношение к смерти.
Точно так же действует на детей и замалчивание этой темы. Ребенок считывает послание: мы об этом не говорим, это слишком страшно. Так может возникнуть болезненное, невротическое отношение к смерти. И наоборот, если в семье соблюдают какие-то ритуалы, например вспоминают покойную бабушку в день ее рождения, это помогает детям справляться со страхом.
Поначалу дети боятся смерти родителей и других близких. О своей смертности ребенок тоже знает, но осознает ее уже позже — ближе к подростковому возрасту. «У подростков возникает повышенный интерес к смерти, — отмечает Инна Хамитова. — Для них это способ понять себя, почувствовать свои границы, ощутить себя живым. И в то же время способ переключить тревогу. Они как бы доказывают себе: я не боюсь, смерть — моя сестра».
С годами этот страх отступает перед основными жизненными задачами молодых взрослых людей: освоить профессию, создать семью. «Но три десятилетия спустя… разражается кризис среднего возраста, и страх смерти обрушивается на нас с новой силой, — напоминает Ирвин Ялом. — Достигая вершины жизни, мы смотрим на тропу перед собой и понимаем, что теперь эта тропа ведет не наверх, а вниз, к закату и исчезновению. С этой минуты беспокойство о смерти уже не покидает нас».
С широко закрытыми глазами
«Сегодня только в маленьких городах или в деревне сохраняется традиция хоронить всем миром. Дети присутствуют на похоронах, слышат разговоры взрослых — тот умер, или этот скоро умрет, и воспринимают смерть как естественную вещь, часть вечного круговорота, — говорит юнгианский аналитик Станислав Раевский. — А в большом городе смерти как будто нет, она изгнана с глаз долой. Здесь уже не увидишь похороны во дворе, не услышишь похоронный оркестр, как это было еще 25–30 лет назад.
Мы близко видим смерть тогда, когда умирает кто-то из близких. То есть можем не сталкиваться с ней долгие годы. Интересно, что это компенсируется обилием смертей, которые мы видим по телевизору, не говоря уж о компьютерных играх, где у героя множество жизней. Но это выхолощенная, искусственная, сконструированная смерть, которая в наших фантазиях как будто подконтрольна нашей власти».
Вытесненный страх прорывается в том, как мы говорим
«Умираю — хочу спать», «ты меня в гроб вгонишь», «устала до смерти» — наша речь пересыпана упоминаниями о смерти, хотя при этом мы вовсе не имеем ее в виду. Зато «настоящая» смерть в нашем языке остается табу — мы предпочитаем говорить возвышенным слогом («ушел из жизни», «покинул этот мир», «окончил свои дни», «уснул вечным сном») или, наоборот, нарочито-пренебрежительно («отдал концы», «сыграл в ящик», «дал дуба») — лишь бы не называть вещи своими именами.