«В тишине происходит самое важное»
На Каннском кинофестивале состоялась премьера нового фильма Кантемира Балагова «Дылда», который выйдет в российский прокат в июне. «Огонек» поговорил с режиссером
Кантемир Балагов снял всего два полнометражных фильма, и оба попали в конкурсную программу международного Каннского кинофестиваля «Особый взгляд». Его первая работа — «Теснота» — получила здесь в 2017 году приз Международной федерации кинокритиков (ФИПРЕССИ). Премьера второй картины, «Дылда», состоялась в Канне в этом году. Фильм о судьбе двух девушек, вернувшихся с войны и пытающихся начать нормальную жизнь в послевоенном Ленинграде.
— Про ваш возраст — 27 лет — обычно говорят «молодой режиссер»; однако вы беретесь за сложные темы. Великая Отечественная, послевоенное время: откуда вы черпаете представление, информацию об этом времени? На что опираетесь?
— Все началось с книги нобелевского лауреата Светланы Алексиевич «У войны не женское лицо». Прочитав ее, я открыл для себя целый мир. До этого я редко задумывался о войне и почти никогда — о судьбе переживших войну женщин. По статистическим данным, Вторая мировая оказалась войной с самим высоким процентом участия женщин. Это вызвало у меня много вопросов. Я спрашивал себя: «Что происходит с женщиной после возвращения с фронта?» Или: «Как женщина может дать жизнь после того, что увидела на войне?» На мой взгляд, в психологии женщины происходит огромный сдвиг, война полностью разрушает ее натуру. Она калечит, и требуется гораздо больше времени, чтобы опять научиться жить нормальной жизнью. Среди моих ровесников много тех, кто не интересуется военной темой и вообще не знает об этом периоде истории. Оно и понятно, впрочем, это для них уже далекое прошлое. Многие думают примерно так: «Была война, ну и что?» Я и сам, честно говоря, до недавнего времени думал примерно так же. Но теперь я понял, что снять картину на эту тему является моим профессиональным, человеческим и гражданским долгом. Мне было важно показать последствия войны именно глазами своего поколения. Другими словами — сделать кино именно для моих сверстников, для молодых людей. Я попытался рассказать о жизни и ценностях молодежи тех лет так, как я это понимал, хотя и с опорой на исторические факты. Попутно я открывал для себя еще какие-то аспекты, детали. Например, сегодняшняя медицина качественно иная по сравнению с тем временем. А всего какие-нибудь 70–80 лет назад мои ровесники во многом не рассчитывали на помощь медицины и надеялись, скорее, на чудо. Меня поразило, что люди того поколения обладали особым ощущением жизни, они верили в ее неповторимость и волшебство. Наверное, я взялся за эту тему еще и потому, что во мне произошло смещение времени. Я не столько пытаюсь воссоздать историю, сколько позаимствовать у прошлого универсальные истории. Сегодня я на самом деле верю, что Ия и Маша (так зовут главных героинь фильма «Дылда».— «О») жили в 1945 году. Чтобы воплотить их на экране, мои актрисы много репетировали и занимались самообразованием. Они читали Алексиевич, а также, например, рассказы Андрея Платонова. Мне было важно, чтобы они смогли уловить атмосферу времени.
— Складывается впечатление, что вы нашли свою тему: вы рассказываете независимо от контекста о человеческой боли. Вот ваша главная героиня. Это можно сравнить и с работой психоаналитика: вы пытаетесь проговорить травму со зрителем. Откуда опять же у вас такой интерес к трагическим аспектам жизни?
— Мне интересны люди. Мне нравится погружаться в их психологию, наблюдать за пограничными состояниями и биологизмом человека. Мне хочется узнать, каким образом аморальные поступки людей сказываются на их дальнейшей жизни. Я также верю, что страдания людей не зависят от эпохи, времени и степени развития общества. Эмоции человека не поддаются трансформации, не меняются, например, с появлением соцсетей или гаджетов. Что-то сидит внутри нас, внутри рода человеческого; это «что-то» может менять оттенки и направления, но суть останется неизменной. Мне кажется, россияне чувствительны к боли. В России всегда были тяжелые условия жизни, тесно связанные с социальными системами. Не могу сказать, насколько тяжелой была история у французов, англичан или итальянцев. Я родился в России, и мне не с чем сравнить. Но мне кажется, что российская история сложнее и тяжелее, чем европейская. Репрессии, войны, бытовые трудности — все это накладывает отпечаток на мировоззрение. Невозможно быть другим после стольких перенесенных страданий.