Чрезвычайные церемонии
По поводу Московской декларации 1956 года о восстановлении дипотношений между Японией и СССР в последнее время часто говорят. Однако далеко не все детали, связанные с этим событием, известны. «Огонек» обнаружил новые — в массиве рассекреченных документов из архива политбюро ЦК КПСС
Как известно, Московская декларация была подписана по итогам советско-японского саммита премьерами двух стран — Николаем Булганиным и Итиро Хатоямой, советским министром иностранных дел Дмитрием Шепиловым, министром сельского хозяйства и лесоводства Японии Итиро Коно, а также депутатом японского парламента Сюнъити Мацумото. Ключевые документы саммита, включая стенограммы переговоров, давно опубликованы. Однако секретными вплоть до недавнего времени числились многие детали, связанные с событием, и только недавно к целому массиву документов, проходящих по линии высшей партийной инстанции — Политбюро ЦК КПСС, историки получили доступ. О них и пойдет речь.
Забота о гостях
31 августа 1956 года Президиум ЦК КПСС шлет главе советской миссии в Японии Сергею Тихвинскому шифровку, в которой дает добро на приезд японского премьера в Москву во второй половине октября (см. прилагаемый документ). В ней и установка по территориальному вопросу: если в ходе визита будет подписан мирный договор, то СССР готов передать Японии два острова. По принципу: утром — мирный договор, вечером — острова. Если же договор подписан не будет, то тогда согласуется совместный документ о прекращении состояния войны и о восстановлении дипломатических отношений. В таком случае передача островов отодвигается на неопределенное будущее, до подписания договора.
Программа визита была тщательно продумана и подготовлена советским МИДом и к началу октября представлена на утверждение Президиума ЦК КПСС. Делегацию из Стокгольма в Москву доставляет рейсом «Аэрофлота» специальный самолет. Доставку этого ценного груза обеспечивает лично маршал Жаворонков, начальник Главного управления гражданского воздушного флота. В свите японского премьера числилось 27 человек основного состава, в том числе 13 сотрудников МИДа и пять сопровождающих. Размещением делегации в Москве, ее охраной и обслуживанием занимается КГБ и персонально его председатель — генерал армии Серов при поддержке управления делами Совета министров. Все расходы покрываются за счет правительственного резервного фонда.
Любопытен и пункт № 10 в утвержденной программе: «Поручить Министерству связи СССР (т. Псурцеву) обеспечить связь японской делегации с Токио шифром». Разъяснений в тексте документа нет, но, надо полагать, сталинско-брежневский нарком связи генерал-полковник Николай Псурцев прекрасно понимает поставленную перед ним боевую задачу.
Серьезной проблемой для организаторов оказался медицинский фактор. В Москву прилетал не просто глава японского правительства 73 лет от роду — Хатояма был серьезно болен. Президиум ЦК знакомится с информационной справкой политического характера о состоянии здоровья премьера. В ней говорится, что в 1952 году в результате кровоизлияния в мозг у него была парализована часть тела. В настоящее время, отмечает представленная Президиуму ЦК справка, Хатояма, «как правило, передвигается с помощью двух сопровождающих или на коляске. Передвигаться своими силами почти не может»; премьер «находится под постоянным наблюдением своего врача». Все верно, со списком японской делегации сходится: врач Хадзимо Нагай и медсестра Кинуэ Ямазаки фигурируют в свите премьера.
Обеспечение визита по «медицинской части» в ЦК КПСС прорабатывают с особым тщанием по понятным причинам: всего за несколько предыдущих лет во время или сразу после пребывания в Москве поочередно умерли видные иностранные гости — лидеры Болгарии (Димитров), Монголии (Чойбалсан), Чехословакии (Готвальд) и Польши (Берут). Сам по себе этот печальный фон требовал от принимающей стороны чрезвычайной бдительности и внимания к каждому нюансу. Под особенности состояния гостя подстраивали протокол буквально с первого момента до последней минуты визита. Директивные документы предписывали, например, «предусмотреть возможность выступления Хатоямы перед микрофоном, а также предоставление ему открытой автомашины для приветствия почетного караула и дипкорпуса» (позиция содержала уточнение: «имеется в виду инвалидность Хатоямы»).
Действовали по прецеденту 1945 года: кинохроника о встрече Хатоямы в московском аэропорту местами буквально покадрово напоминает прилет страдавшего полиомиелитом и прикованного к инвалидному креслу Франклина Рузвельта в аэропорт Бельбек под Севастополем перед Ялтинской конференцией и осмотр им (сидя в джипе) почетного караула. Отличия, впрочем, были: спустившись с борта самолета «Аэрофлота», Хатояма при поддержке охранников скажет пару слов в микрофон и проедет в открытом ЗИСе стоя, держась здоровой рукой за поручень.
Других параллелей решительно избегали — в Кремле не забывали, что две страны формально находились в состоянии войны. Поэтому на аэродром не вызывали группу встречающих трудящихся города Москвы в составе 500–600 человек. По ходу следования кортежа не выстраивали радостных москвичей с флажками. На фонарных столбах не вывешивали флагов двух стран и лозунгов с типовыми текстами на двух языках: «Да здравствует дружба между советским и японским народами!» и «Добро пожаловать, господин премьер-министр!», а в Колонном зале не организовывали митинга дружбы. Более того, ТАСС, радио и газетам не дали указания широко освещать визит: не тот случай.