Тысяча дождей
Дома меня ждёт сюрприз. Когда я, сильно замотанный всем сегодняшним днём, открываю дверь в кухню, рассчитывая, что хотя бы здесь скроюсь от угнетающей лавины забот, то первое, что вижу, — девочку лет пяти, сидящую на коленях у Лёльки. Она смуглая, с глазами, будто спелые сливы, в цветастом платье, в котором узнаю старую Лёлькину блузку, а по бокам головы у неё, как проволочные, торчат, загибаясь вверх, две тощие косички, увенчанные синими бантиками.
Я застываю как вкопанный.
И прежде чем успеваю что-то сказать, Лёлька твёрдым голосом сообщает, что девочку зовут Айгуль, родителей у неё нет, ей в самом деле пять лет и она будет жить у нас. Лёлька, оказывается, уже всё продумала: воды, которую привёз Ника, девочке хватит на четыре-пять дней, а за это время она, Лёлька, добьётся от Коменданта увеличения нашей семейной нормы. В крайнем случае будет отдавать часть своей пайки, потому что ей самой столько не надо.
Как же, разбежалась, так ей Комендант и обрадуется! Да он над каждым литром воды трясётся, как курица над снесённым яйцом.
Я перевожу взгляд на Ясида, но Ясид нейтрально пожимает плечами. Он-то, разумеется, понимает, что всё это бред, но воспринимает его как жизнь, которая вот такая и не может быть никакой иной.
Ясид мне здесь не союзник.
— А что я могла сделать? — яростно восклицает Лёлька. — Ты же видишь, сто километров по Мёртвым Землям ей не пройти. Как она вообще до нас доплелась? А в городе — что? Куда она денется?
Девочка смотрит на меня с испугом.
Ладно, извергать громы и молнии у меня сейчас просто нет сил.
Я безнадёжно машу рукой.
Айгуль так Айгуль.
Впрочем, с утра я сразу же иду к Коменданту: что бы там Лёлька ни воображала, но без дополнительной нормы воды нам не прожить.
Коменданта моя просьба, конечно, в восторг не приводит. Однако, вопреки ожиданиям, он относится к ней довольно спокойно. Морщится по привычке, крякает, чешет свежевыбритый, костяной, сизый затылок, так что тот аж скрипит, но всё же обещает сегодня же отдать распоряжение Моргунку, который у нас заведует распределением воды из скважины.
Мне везёт. У Коменданта сейчас другие проблемы. Он только что получил радиограмму из Экосовета с разъяснениями Указа об эвакуации.
— На вон, почитай!.. — Он суёт мне в руки подслеповатый машинописный текст.
Экосовет доводит до нашего сведения, что эвакуация, оказывается, добровольная, рассчитана на три месяца, ей подлежат все четырнадцать поселений, расположенных на Южной дуге. Предполагается, что данную операцию муниципалитеты Посёлков проведут самостоятельно: свободной техники, моторизованных повозок, грузовиков и т. д. в распоряжении городских властей сейчас не имеется. Экосовет подчёркивает, что не намерен никого ни к чему принуждать, но поддерживать жизненный минимум автономий больше не в состоянии. Товарные транши им прекращаются с момента обнародования Указа. Вот, именно так!.. В завершение же Экосовет клятвенно заверяет, что все эвакуированные будут обеспечены необходимым жильём, продовольственными пайками и трудоустройством согласно текущим нормам.
— Нет, ты посмотри, что делается! — выкатывая белые от гнева глаза, хрипит Комендант. — Жильём они нас обеспечат, трудоустройством!.. Где они это жильё возьмут?.. Восемь Посёлков на Южной дуге, которые ещё дышат, это полторы тысячи человек. Распихают нас по развалинам, по окраинам, ни канализации, ни отопления, ничего, крыши там — дыра на дыре!.. Воду, тухлую, будут привозить через день. Мы просто сгниём!.. Вместо того чтобы начать наконец интенсивную нефтеразведку, выслать на Юг экспедицию, собрать бригады специалистов, пока эти специалисты у нас ещё есть!.. С ума там посходили!.. — И заключает, словно вынося приговор. — Нет, я этих идиотских распоряжений исполнять не буду!..
Я, пожалуй, впервые вижу Коменданта в таком состоянии. В нём кипят одновременно и бешенство, и растерянность, и лютая злоба на бюрократов Экосовета, одним росчерком пера перечёркивающих нашу жизнь, и бессилие оттого, что он не в состоянии ничего изменить.
Коменданта можно понять. Уже почти двадцать лет он руководит нашим Посёлком: отстоял его от безумных засух, от пыльных бурь, затмевающих небеса, от потоков беженцев, которые в первые годы сметали всё на своём пути, от банд мародёров, бесчинствовавших в то же время, был дважды ранен, о чём не устаёт напоминать, дважды переболел лихорадкой, поднял жизнь практически с пустого места, с нуля, привлёк людей, обустроил дома, наладил сельскохозяйственный оборот — и теперь всё бросать?
— Ведь что для нас сейчас главное? — выдавленным из хрипа голосом продолжает он. — Главное — продержаться ещё несколько лет. Отстоять этот форпост, этот окоп. Подрастёт молодёжь, построят заводы, фабрики, биологи создадут сорта злаковых, которым никакая засуха не страшна, восстановят лесозащитные полосы, ирригацию какую-нибудь развернут, накопят резервы, двинутся дальше — на Юг… В городе могут решать что угодно, они дальше своих кольцевых застав не заглядывают, а мы тут — один на один с Мёртвыми Землями… И пока мы здесь, всё, что за нами, — наше. А если отступим, оно будет ничьё, чужое. Сюда придёт тот же такыр!..
До какой степени Комендант взбудоражен, ясно становится по тому, что он интересуется у меня, на кого из молодёжи, способной владеть оружием, мы в случае чего можем рассчитывать.
Я осторожно спрашиваю:
— В случае чего — это что?
— В случае чего — это когда вот так. — Комендант чиркает ладонью по горлу. — На кого мы тогда можем рассчитывать? Ну — на тебя, на Ясида, это понятно… А вот как Зяблик, Лёха Воропаев, Олежек Тимпан?
Я разочаровываю его: и Зяблик, и Тимпан, и Лёха уже с неделю, не меньше, ходят на радения к Колдуну.
Комендант скрипит зубами:
— Чёрт-те что!.. Того и гляди главным у нас станет этот носатый хмырь. Знаешь, что они учудили ночью? Десять баб… извини — женщин… из этой долбаной секты… разделись, понимаешь ли, догола и деревянной сохой — специально сколотили соху — пробуровили борозду по всей южной окраине. Оградили нас, значит, от нашествия тёмных сил. Бабы тащили соху, Захар шествовал впереди — завывал… Молитвы свои исполнял… Это ж рехнуться можно! Слышал, небось, его песнопения?.. Чёрт-те что!.. Да остался в этом Посёлке хотя бы один здравомыслящий человек?
На этот вопрос ответа у меня нет. Но от услышанного я растерян и взбудоражен не меньше, чем Комендант. Значит — что? Значит, Захар, то есть Колдун, от молитв переходит к активным действиям?
Ничего хорошего это нам не сулит.
— А беженцы, скорее всего, не дойдут, — говорит Комендант. — Я вчера связался с Экосоветом, попросил выслать навстречу им хотя бы пару грузовиков. Знаешь, что они мне ответили? Лимит на бензин в этом месяце выбран… Слушай, может, нам самим отправиться в город да перестрелять к чертям весь этот Экосовет?..
Я пытаюсь успокоить его:
— Сто километров… В общем, немного…
— Нет, они не дойдут… — Комендант берёт себя за мизинец и выворачивает его, словно хочет сломать. Проступают кости на сухом, узком лице. — Вот видишь, Егор, как это всё… Для того, чтобы выжить самим, мы вчера вытолкали отсюда… фактически обрекли на смерть… почти пятьдесят человек…
Комендант задыхается. На горле у него вздуваются струнные жилы:
— Пятьдесят человек убили… Зачем?..
Далее я иду к Серафиме. Точнее — к Серафиме Яковлевне, как принято называть мать Аглаи. Я несу ей бутыль воды, отлитой, несмотря на яростные возражения Лёльки, из наших скудных запасов. Воду Серафима принимает благосклонно, как должное, однако первые же её слова меня ошарашивают:
— Лаечка так рада, Егор, что вы её наконец навестили! Так рада, так рада, Егор!.. Вы — молодец!.. Для неё — это настоящий праздник!..
Голова Серафимы покрыта платком. Балахон из крашеной простыни, который она недавно стала носить, подвязан верёвкой. По дому, да и по улице вероятно, она ходит босой. И это директор школы, чуть ли не самый образованный, как считалось, человек в нашем Посёлке. Я ещё помню её уроки. Она преподавала нам математику, физику, астрономию, рассказывала о рождении звёзд, о законах движения, о том, как появилась жизнь на Земле…