Поэт в жизни или Счастливый неудачник…
Порой только кажется, что мы знаем всё о том или ином литературном герое, тогда как его истинное постижение нам ещё предстоит. Илья Ильич Обломов — как раз из таких, не укладывающийся в рамки, ломающий стереотипы, открывающий со временем новые и новые грани натуры. Все его недостатки, созвучные понятию «обломовщина», перечислены ещё великим критиком Добролюбовым. Да и сам автор, кажется, помогает читателю идти по лёгкому пути в понимании хрестоматийно известного романа: «Я старался показать в ”Обломове”, как и отчего у нас люди превращаются прежде времени в... кисель — климат, среда захолустья, дремотная жизнь и ещё частные, индивидуальные у каждого обстоятельства».
Но почему, когда мы закрываем книгу о ничем не примечательном домоседе, упорно уклоняющемся от прикосновений жизни («жизнь трогает»), о неудавшейся его попытке проснуться и окончательном погружении в сон, остаётся у нас в душе чувство светлой грусти? Не потому ли, что Гончаров создаёт неисчерпаемо многогранный образ, предлагая искать «собственный ключ» к толкованию романа и одобряя расширительные, в том числе и полярные, оценки главного героя — «обломовского Платона»? И какую художественную задачу — помимо пресловутого социального обличения, разумеется — ставит перед собой автор?
Лучше всех Обломова знал конечно же Штольц — друг детства. Поговорить с Обломовым, считал он, всё равно что побывать в берёзовой роще. Вот как, если быть точнее, звучит эта мысль в огласовке Штольца: возвратиться «от красот южной природы в берёзовую рощу, где гулял ещё ребёнком». То есть проницательный, прагматичный Андрей Штольц по-особенному трактует внутренний мир лежебоки Ильи Ильича. «Это хрустальная, прозрачная душа; таких людей мало; они редки; это перлы в толпе».
Стало быть, в дремлющей натуре Ильи Ильича скрыта немалая нравственная сила? Несомненно. Об этом свидетельствует, например, знаменитый монолог Обломова о человеке, когда он вступает в жаркий спор с литературным подёнщиком Пенкиным: «Человека, человека давайте мне… Любите его…» Именно это качество — человечность — ценят больше всего в Обломове и Ольга Ильинская, и Штольц.
Обрисовывая Штольцу во всех красках идеальную картину своего пребывания в деревне, Илья Ильич представляет, «как он сидит в летний вечер на террасе, за чайным столом…» вдали «желтеют поля, солнце опускается за знакомый березняк и румянит гладкий, как зеркало, пруд...» Наш мечтатель говорит: «Потом, как свалит жара, отправили бы телегу с самоваром, с десертом, в берёзовую рощу...».
«— Да ты поэт, Илья!» — восклицает Штольц.
далее следует одна из ключевых для мировоззренческого самоопределения героя реплика:
«— Да, поэт в жизни, потому что жизнь есть поэзия. Вольно людям искажать её!»
Что означает эта загадочная формула «поэт в жизни»? Быть мечтателем? Уметь видеть прекрасное в повседневности? Стремиться к выделке покоя? К золотой жизненной рамке? И только? Давайте подумаем вместе, что хочет нам сказать автор.
Как нетрудно заметить, Обломов обладает собственной, совершенно независимой философской позицией, в которой синтезируются и диогеновская бедность, и эпикурейская радость, и православные идеалы — не гнаться за богатством и почестями, но и не отказываться от благ земной жизни. Символично, что сегодня так часто говорят и пишут о православной сфере романа «Обломов». Илья Ильич бережёт «неоскорбляемую часть души», его чистая и светлая натура не приемлет гордыни, снобизма, стяжательства. Ему чужда зависть, с глубоким достоинством, которого нельзя добиться ни на одном тренинге личного роста, Обломов утверждает ценность своего Я, отчитывая Захара: «”Другой” кланяется, ”другой” просит, унижается… А я? Ну-ка, реши… ”другой” я — а?» (В обломовской тираде последняя и первая буквы русского алфавита сталкиваются, как полярные мнения о самом герое.) И суетность Обломову тоже чужда. В прямом смысле, не поднимаясь с дивана, Илья Ильич в пух и прах разбивает легковесные наскоки своих оппонентов, «утренних визитёров» — Пенкина, Волкова, Судьбинского. Каждый из них развёртывает перед взором Ильи Ильича своеобразную голограмму якобы деятельной петербургской жизни — социальнополитической, светской, чиновничьей. Но все эти «окошки» не соответствуют идеалам Обломова. Он последовательно доказывает, что всё это лишь имитация деятельности, «злоба дневи», а не важное в действительности дело.
Штольц рвётся перестроить Обломовку — а для чего, собственно? Для «прогресса», в понимании которого он расходится с Обломовым принципиально. Для того, чтобы вложить капиталы, чтобы деньги работали и приносили новые деньги. А вот пойдёт ли это на благо обломовцам — ещё большой вопрос. «Заря нового счастья» может оказаться не такой уж и светлой. И об Ольге деятельный Штольц думает именно как потребитель: «Нашёл своё, — думал он… — Дождался! <…> — Ольга — моя жена!» И Андрей Штольц вспоминает тележку отца, замасленные счёты — всё то, что составляло труд и пот его жизни, а теперь вознаградилось счастьем.
У Обломова совершенно иное к Ольге отношение. На первое место Илья Ильич ставит не себя, а Ольгу, думает о ней, тревожится, понимая, что вряд ли сможет составить её счастье. Для него любовь — это провидение и долг, а не сделка с судьбой. Именно Ольга Ильинская видит в Обломове «голубиную душу» и «нежность» — слова, лейтмотивные в их отношениях.