Маленькая выставка большого художника
Почему маленькая и действительно ли большого?
Рассказывают, точнее, продолжают рассказывать Ирина Анатольевна Вакар, главный научный сотрудник отдела живописи ХХ века Государственной Третьяковской галереи (ГТГ), и Игорь Владимирович Смекалов, доктор искусствоведения, старший научный сотрудник отдела графики ХХ века ГТГ, — кураторы выставки «Алексей Моргунов. Среди первых» в Новой Третьяковке на Крымском валу.
Беседует и записывает Наталия Данилевская.
Из первой части, вместо вступления к части второй
Ирина Вакар: Алексей Моргунов не дожил до самых печальных времён. Но ему уже пришлось ездить в командировки, писать стройки…
Игорь Смекалов: Мы догадались. Моргунов не движется от стиля к стилю, он работает… параллельными рядами. У него разные решения существуют параллельно друг другу. Рядом с аскетичными по краскам циклами, посвящёнными Магнитке и Днепрогэсу, — его цвéтные (я специально на Е поставил ударение), колористические пейзажи и натюрморты, несомненно, ориентированные на конкретные европейские образцы. Разговор и здесь идёт не столько о конкретном советском авторе, сколько о задачах послевоенного европейского модернизма в целом.
Как и большинство посетителей первой выставки художника-авангардиста Алексея Алексеевича Моргунова (1884—1935), я ничего не знала о нём, и у меня, признаюсь, возникло удивительное ощущение: совсем немного работ, но будто не один автор, а несколько. Оказалось, не у меня одной складывается такое впечатление. И раньше складывалось — при жизни Моргунова. Художник выставлял свои новые произведения, и люди недоумевали: да он ли это? Н. Д.
Часть вторая. Другое искусство, другая педагогика
И. С.: Скорее, удивительно то, что сохраняется ощущение определённой целостности. Пример не единственный, конечно, в мировом искусстве. Моргунов себя сохраняет. И тут интересно вычленить составляющие его метода, ведь что-то связывает разные циклы его вещей…
И. В.: Ощущение, о котором вы говорите, было и остаётся до сих пор проблемой для зрителя. Дело, однако, в том, что художники авангарда хотели изменяться! Хотели менять свой художественный язык. Даже свои идеалы, свои представления, каким должно быть искусство, они меняли сознательно. Лидер авангарда Михаил Ларионов* в ранних, импрессионистических полотнах — лирик. Ну, если не лирик, то поэт. Таковы его нежные, подобные видению «Купальщицы» (1907—1908). И вдруг он пишет изломанных, странных, синих с оранжевыми пятнами «Деревенских купальщиц» (1909). Почему? Что с ним случилось? Критики были в ужасе: на выставке рядом висят две столь разные работы — как два разных художника, один так тонко чувствует, а другой видит только уродливое. И обычных зрителей это тоже очень волновало — всем казалось, что художник изменяет себе.
* См. статью «Авангардист номер один» в журнале «Наука и жизнь» (№ 1, 2019 г.), посвящённую выставке «Михаил Ларионов», проходившей в Третьяковской галерее в 2018—2019 годах.
Ларионов был апологетом «протеизма» — того явления, которое в Европе практически выразилось в искусстве только одного художника — Пикассо. Никто так не ломал себя, не переделывал, не перестраивался, как он. Но это была не ломка: художник должен жить в том же ритме, в котором живёт мир. А в России всё менялось кардинально, и это ощущалось художниками особенно остро.
Нам, устроителям нынешней выставки, вообще не очень приятно, когда посетители говорят: о, это как будто совершенно разные художники! Это какой-то архаичный, очень устаревший взгляд. Ведь в начале прошлого века критики считали, что художник подражает, что он следит за модой и просто «переодевается». Так прямо и писали: как будто модную одежду нацепил на грязное тело и в ней щеголяет. А на самом деле это была принципиальная борьба с коммерческим искусством. Малевич призывал: «Нужно содрать кожу с лица молодёжи, потому что кожа на них не их, а их авторитетов». И Ольга Розанова говорила: это проклятая маска, которая приросла к лицу. Но почему она приросла? Потому что по маске, то есть по стилю живописи, художника узнают покупатели, а это важно в ситуации художественного рынка.
В первые дни после хорошей выставки, скажем, «Мира искусства» или «Союза русских художников», выстраивались очереди покупателей. Особенно это было распространено, когда началась Первая мировая война. Все спешили вложить деньги! Выставку Серова буквально расхватали, потому что все знали: это хорошее вложение. Искали имя, и имя узнаваемое: вот Кустодиев, вот Туржанский, вот такой-то — сразу можно узнать! Но тот же Сомов говорил: как мне опротивели мои маркизы, но мне их заказывают, что делать? А авангардистов ведь не покупали. Это было некоммерческое искусство. Поэтому они чувствовали себя свободными от имиджа, от стиля, от «маски». Обратите внимание на нашей выставке на картины Моргунова, отражающие народную жизнь. Две «Мясные лавки» 1911 года (приведены в первой части статьи, см. «Наука и жизнь» № 12, 2024 г., стр. 76. — Н. Д.): и там и там мужик рубит мясо, в одной рядом висят туши, в другой — торговля идёт, покупатели и т. п. А вот «Чаепитие» (1911): сидит в трактире работяга, пьёт чай. И все эти три картины, близкие по мотивам, по духу, по образам, по характеру…
И. С.: По композиции даже.
И. В: …написаны совершенно по-разному. В одном случае, мясник так же, как и его туши, налитой, крепкий, всё на картине такое округлое, тяжёлое. В другом — всё легко написано, широкими линиями прорисованы, вернее, намечены персонажи, яркие красочные пятна создают какую-то весёлую атмосферу… А персонажа, который сидит в трактире, вообще сравнивают с образами Сезанна, потому что образ, созданный Алексеем Моргуновым, такой же серьёзный, глубокий и неторопливый и написан немножко во французской манере.
Нам было интересно и важно показать, как художник экспериментирует с формой, чувствуя себя свободным от каких-то приёмов, которые мог бы навсегда сделать своими: мол, вот мои приёмы и, пожалуйста, их не заимствуйте, пусть они только мне принадлежат.
— Ну, хорошо. Взаимоотношения в профессиональной среде, то или иное проявление таланта… Но художники — люди, которым надо есть, платить за жильё, надо кормить детей, у кого они есть… Если человек встал на эту стезю, то он не только проявляет себя как творец, но и живёт за счёт своего художественного дара, совершенствования его. Ему надо зарабатывать! Эту сторону жизни художников мы, зрители, почти не видим и не думаем о ней. И вот она сейчас приоткрылась: после выставок очереди выстраивались из тех, кто имеет деньги на покупку картин тех, чьи произведения нравятся…
И. В: На что они жили? Они жили очень плохо. Всем известны трагические истории молодости французских художников-импрессионистов, которые потом — когда их, наконец, оценили, — стали жить вполне хорошо, их картины стали покупать. Авангардистов не покупали никогда. Поэтому, кстати говоря, почти нет Моргунова в частных собраниях. В какой-то момент начали покупать Ларионова, Гончарову — она даже стала популярна. Малевича не покупали, известны лишь единичные случаи покупки и только его предметных вещей, ни одной супрематической вещи Малевича куплено не было. Всё, что попало в частные собрания из этих его произведений, было подарено друзьям и ученикам. Раз не покупали, значит, не было возможности жить своим профессиональным трудом. Моргунов жил более чем скромно. Особенно в юности…
Из дневника В. Малахиевой-Мирович**:
«Лёня был очень беден.
Отец („незаконный”) умер. Мать, полуграмотная женщина, осталась без всякой поддержки. Была ещё дочь (её не знаю). Жили они в Филях. Во время весенних прогулок с детьми я иногда заходила к ним.
Очень бедная была обстановка; знала семья, по словам моей квартирохозяйки, и настоящий голод. Тогда Лёня приходил из Филей к нам пешком (в Каретный ряд) просить взаймы 3 рубля. Я познакомила его с одной богатой семьёй, глава которой имел наклонность к меценатству. Он купил у Лёни очень хорошую „Позднюю осень”. Поле, обнажённые унылые просторы, уголок облетающего леса. Серая мгла и громада надвигающихся жутких тёмно-синих туч. Что-то соответствовало в этой картине угрюмым беспросветным колоритом жизни бедного мальчика.
Впрочем, бывали и просветы…»
** Отрывок из дневника В. Г. Малахиевой-Мирович, приведённый в каталоге выставки «Алексей Моргунов. Среди первых», мы уже цитировали в прошлом номере. Узнав в апреле 1938 года о том, что её давнего знакомого Алексея Моргунова (она называет его Лёней) уже три года как не стало, Варвара Григорьевна вспоминает свои короткие встречи с ним в годы его юности.
Я думаю, он давал уроки и был, видимо, хорошим педагогом. Алексей Моргунов очень рано начал выставляться, в 18 лет! И не на ученических выставках, а на больших, молховских***. Это вообще-то фантастика! Ларионов, который был суперталантлив — все это признавали, — начал выставляться в 24 года. Значит, у Моргунова была очень хорошая подготовка, к которой, конечно, имел отношение его отец, выдающийся художник-пейзажист Алексей Кондратьевич Саврасов.
*** МОЛХ — Московское общество любителей художеств (1860—1918).
Преподавание — это был общепринятый путь зарабатывать какие-то деньги. Но Малевич, например, не преподавал до революции. Он, вообще говоря, жил на средства жены и друзей, в частности, художника Матюшина, который был скрипачом в Придворном оркестре и даже до 1913 года — первой скрипкой. Но вообще, униженное, бедственное положение художников-авангардистов и их стратегия работать не на рынок объясняет отчасти, почему они приняли революцию. Потому что они считали, что не рыночным должно быть отношение к искусству. Они были антибуржуазными людьми.
Острый вопрос, который много лет муссируется в искусствоведении: отчего они пришли к большевикам? Они ведь не сразу пришли. Тот же Моргунов. Сначала он входил в Московский совет рабочих и солдатских депутатов (Игорь Владимирович в нашем издании, сопровождающем выставку, очень хорошо раскрутил эту тему), потом пришёл к анархистам и привёл туда, кстати, Малевича. И только когда анархистов разгромили и когда государство пообещало (Луначарский пообещал) художникам, что им будет дан картбланш и они смогут управлять культурой этой новой страны, тогда они пришли — дружно, все вместе! — и стали делать порученное им дело так, как считали нужным. Не частные, не коммерческие выставки, а выставки государственные. И они выставляли не себя только — не только авангард, а всех! Все по очереди, пожалуйста! И закупки должны быть закупками государства.