Меценат Наталия Опалева — о нонконформистах и чувстве сопричастности
Мы встретились с коллекционером, меценатом и основателем музея AZ Наталией Опалевой, чтобы поговорить, как соединяются бизнес и искусство, где частное вступает в диалог с публичным, а эмоциональное — с рациональным
Для Наталии Опалевой и основанного ею музея AZ Мраморный дворец в Санкт-Петербурге — место хорошо изученное. В 2022-м году здесь уже проходила выставка «Лики/ Лица/ Морды», ставшая дебютом команды в Русском музее. Теперь же в залах расположилась масштабная экспозиция «Параллельные вселенные. От абстракции к артефакту. Коллекция Наталии Опалевой», которую как раз продлили до 17 июля. Как видно уже по названию, этот проект — история очень личная, как и все, что связывает Наталию Опалеву с искусством. Ее собрание началось в 2003-м году с покупки портрета авторства Анатолия Зверева, а продолжилось работами не только Зверева, но и других виднейших представителей советского неофициального искусства. Сегодня они во всех своих нетривиальных взаимосвязях стали частью тех самых параллельных вселенных, находящих, однако, множественные точки соприкосновения. Мы встретились с Наталией Опалевой в Петербурге, чтобы обсудить ленинградских нонконформистов, а также то, как меценат может помочь художнику, а опыт проектного финансирования — директору музея, а вместе с тем поразмышлять о событиях, происходящих в мире и мире искусства с институциональных и многих других точек зрения.
В каком-то смысле Русский музей стал для Музея AZ родным, ведь это уже вторая ваша выставка, которая проходит в Мраморном дворце. Если обращаться к прошлому, помните ли вы, когда впервые оказались в Русском музее? Часто наши самые яркие музейные впечатления связаны с детством и юностью. Как было у вас?
Мое личное отношение к Русскому музею сложилось не так уж давно. Конечно, и до того я видела выставки, листала каталоги, мне дарили друзья какие-то роскошные фолианты, но то, что очень сильно запомнилось и что сформировало отношение, произошло в 2006 году, когда я приехала сюда с семьей на выставку Павла Филонова. Это был совершенно грандиозный проект, я никогда не видела картины Филонова вживую, и впечатление, которое они на меня произвели, оказалось сильнейшим. А в прошлом году, когда мы решили привезти проект «Лики/ Лица/ Морды» в Мраморный дворец, я с первого же взгляда поняла, что он тоже моя любовь. Необыкновенно красивое здание, оно как-то сразу нас приняло. Ведь иногда приходишь в какое-то место, пусть даже очень красивое, и ощущаешь, что ты там как чужой, а здесь с первого же дня все было наоборот. И поэтому, когда музей предложил подумать о втором проекте, мы даже не сомневались.
Можно ли говорить о волнении в контексте выставки? У разных видов искусства разная дистанция и степень сопричастности со своим зрителем или слушателем. Например, артист или музыкант на сцене сразу видят и слышат реакцию зала. У живописца или писателя дистанция будет иной. Какова она у мецената, коллекционера и директора музея?
Я, конечно, волнуюсь, но прежде всего потому, что это выставка в Русском музее. Это определенный этап в жизни и в коллекционировании, это принятие коллекции очень серьезной институцией с мировым именем. Мне хотелось сделать этот проект так, как его увидела я сама. Думаю, это правильно, ведь лучше меня никто моей коллекции не знает. Мне хотелось показать тех художников, которых я считаю важными, те работы, которые занимают для меня определяющее место, продумать между ними связи и диалоги, которые я чувствую. Мы сейчас живем в век кураторов, и когда я решила, что хочу сделать этот проект сама, то сразу подумала, что все будут в ужасе, а журналисты спросят: «У вас что, нет куратора?» — и это будет приговор. (Смеется.) Я всегда подчеркиваю, что для меня очень важна эмоциональная связь с картинами. Когда видишь что-то особенное — произведение или целую экспозицию — и перехватывает дух, это замечательно. Поэтому я волнуюсь, разделяют ли зрители, которые приходят на выставку, эту мою эмоцию. Я-то люблю этих художников, они мне близки, я постаралась, чтобы мы показали их максимально эффектно, правильно, вдумчиво. Но как на это реагирует публика? Вот такого рода волнение присутствует.
Вы не раз в беседах рассказывали о первой приобретенной работе Анатолия Зверева, которая так сильно повлияла на вашу судьбу. И, кроме прочего, упоминали, что «вам понадобилось время, чтобы понять расстановку сил», имея в виду художников, взаимосвязи между ними и арт-сцену в целом. Сколько понадобилось времени на то, чтобы понять эту расстановку?
Как у Карла Маркса первоначально накопление капитала, так и у меня первоначальным было накопление опыта. В момент покупки той первой работы Зверева, я не знала, ни кто он, ни кто такие художники-нонконформисты. Сначала коллекция собиралась достаточно стихийно, скажем так, но чем больше я собирала, тем больше читала, постигала это все, узнавала биографии художников, какие между ними были связи, и все стало немного структурироваться. Но еще надо сказать, что мне невероятно повезло с людьми. Я познакомилась с невероятными профессионалами, Полиной Лобачевской и Еленой Юреневой, и они дали мне очень правильные советы в самом начале. Первое: если мы говорим о коллекции, то все-таки нельзя покупать все подряд, должна быть некая путеводная линия. То есть лучше выбрать какой-то период, или одного художника, или жанр. Иными словами, должен быть принцип для построения коллекции. Второе связано с тем же: нужно идти по этой коллекции, не раскидываться направо и налево. Хотя, как у любого увлекающегося и эмоционального человека, у меня были такие ответвления. К старому искусству или к парижской школе, например, но я себя вовремя возвращала в основное русло.
В этом контексте хочется поговорить про азарт. Трансформировался ли, изменился ли тот самый азарт коллекционера с появлением музея? И нужно ли искать новые грани между рациональностью и импульсивностью? Короткий пример из истории. Две коллекции — Морозова и Щукина — складывались очень по-разному. Если первому был свойственен рациональный и взвешенный подход (он отражался даже в том, как внимательно Иван Абрамович записывал все свои покупки, как каталогизировал эти записи), то для второго была характерна импульсивность. Сергей Иванович мог заказать десятки произведений понравившегося ему художника, не раздумывая и не строя в этом смысле каких-то планов.
Мне ближе тип эмоционального коллекционера, но если взять для примера участие в каком-нибудь аукционе, начинается все с рационального. Я выбираю определенные работы, которые нужны мне, примерно прикидываю себе максимум цены, которую готова дать. Ну, а потом начинается аукцион. (Смеется.) И это действительно невероятный азарт, иногда можно потерять над собой контроль. Однако бывали такие случаи, когда я понимала, что произведение мне настолько нравится, что я точно пойду до конца. Такая история случилась с ранней работой Эрика Булатова «Сосна», которая сейчас как раз висит у нас в Мраморном. Она продавалась на аукционе. У каждого свои пристрастия. Вот я невероятно люблю раннего Булатова, хотя во всем мире он знаменит именно поздними работами, которые лично мне нравятся меньше. И тут эта «Сосна». Раньше мне ничего такого никогда не попадалось. Я сразу поняла, что все, она должна быть моя. Бой на том аукционе был страшный, но в конечном итоге работа все-таки оказалась в коллекции. Нечто похожее было пару лет назад и с очень ранней работой Целкова, которая тоже совсем мало на него похожа: это не «морда», а еще, может быть, поиск стиля.