Коллекция. Караван историйРепортаж
Виктория Токарева: «Мы живем не так, как хочется, а как получается...»
«Когда Данелия пригласил меня поработать вместе с ним над сценарием фильма «Совсем пропащий» по роману Марка Твена «Приключения Гекльберри Финна», я спросила его: «Зачем я тебе нужна? Тут же есть Марк Твен, и в кино ты понимаешь гораздо больше, чем я». На что Данелия ответил: «У тебя есть особенность, о которой ты не подозреваешь — возле тебя я становлюсь гениальным», — рассказывает писательница, сценарист Виктория Токарева.
— Виктория Самойловна, если позволите, начнем с вашей спальни. Скажите, какая книга или книги лежат у вас на прикроватной тумбочке?
— Да, ты прав, на ней всегда книги, я люблю почитать перед сном. Сейчас это дневники Софьи Андреевны Толстой. Она мне открыла Льва Николаевича, и главное — себя. Дело в том, что в конце жизни он ее уже не любил. У писателя не было к ней притяжения, ее это очень задевало, она начала преследовать его. Софья Андреевна ревновала мужа к Черткову, который влиял на Льва Николаевича, чтобы свое литературное наследие тот оставил народу. А ведь Толстой с Софьей Андреевной вырастили восьмерых детей, и не все они были благополучны, кто-то из них пил... Она же хотела, естественно, чтобы наследие отошло детям.
Но Лев Николаевич находился под влиянием этого Черткова. Софья Андреевна стала шпионить за своим мужем. Вообще, она была психопатка. Чисто внешне она мне не нравится: у нее довольно грубое лицо, эта причесочка с прямым пробором. Читая «Дневники», я поняла, почему Лев Николаевич в конце жизни сбежал из дома: он не мог вынести этого ада.
— Был ли писатель, прочитав книгу которого вы решили взяться за перо?
— Знаешь, для начала я расскажу тебе историю, которая произошла с Мишей Задорновым. Шел 1964 год. Миша жил тогда в Риге. Однажды его невеста Велта пришла к нему рано утром и дала журнал «Молодая гвардия», где посоветовала прочитать рассказ под названием «День без вранья». Рассказ этот — моя первая опубликованная вещь. Миша взялся за него сразу, оставаясь еще лежать в кровати. Велта прилегла рядом, у них, кстати, был очень яркий роман. Но Миша продолжал читать, не отвлекаясь на свою любимую. А дочитав рассказ до конца, быстро перелез через Велту, подошел к письменному столу и начал что-то писать, став через некоторое время тем, кем стал — Мишей Задорновым, который читал свои миниатюры со сцены. (Улыбается.)
Что касается меня, то на мой литературный вкус влияние оказали Александр Куприн, прежде всего своей повестью «Поединок» — это, конечно, нечто, Алексей Толстой, но ранний, а не поздний, не советского периода, и Антон Павлович Чехов. Вот три писателя, которые включали меня в розетку.
— Что-что?
— Это выражение я придумала, когда услышала от чукотского писателя Юрия Рытхэу одну очаровательную историю, приключившуюся с ним в детстве. В интернате, где он учился, шел урок, Юра стал хулиганить, и его выгнали в коридор. Коридор пустой, ему скучно, он принялся бродить от двери к двери. Одна дверь была приоткрыта, учитель в классе читал вслух Гоголя. Юрий остановился и стал слушать, а когда зазвенел звонок и дети выбежали в коридор, они увидели этого мальчика, ему было лет тринадцать, который сидел на полу, ноги ножницами, и смотрел куда-то вдаль без всякого выражения, на его лице была полная отрешенность. Гоголь тогда включил Рытхэу в космическую розетку!
Вот и меня в розетку включили Куприн, Алексей Толстой, Чехов. Познакомилась я с ними в 15-16 лет. Меня тянуло к этому чтению, возникла какая-то зависимость. Я читала их произведения и что-то чувствовала. Хотя когда у Тани Толстой спросили, как вы стали писательницей, она ответила: «Села к столу, опустила голову над листком бумаги и стала писать».
— А если я задам вам этот вопрос, как вы ответите?
— Помню, что в какой-то момент у меня развилась графомания, я стала писать, писать, писать.
На уроках литературы или истории в старших классах я сидела и сочиняла какой-то душераздирающий роман, а моя соседка удивленно спрашивала: «Что ты все время пишешь?!» У меня просто возникла потребность ставить слово после слова.
— Почему же тогда, окончив школу, вы пошли поступать не в Литературный институт, а во ВГИК?
— Вообще-то после школы я решила идти в медицинский. Но меня туда не приняли, потому что я получила тройку за сочинение. И тогда я поступила в музыкальное училище при консерватории, где училась этой несчастной музыке. Понимаешь, для меня все там было скучно, особенно сольфеджио. Единственное, я хорошо дирижировала. И еще у нас была обязательная дисциплина, которая мне нравилась, — хоровое пение. Я знаю все хоровые произведения Чайковского, и когда сейчас по телевидению выступают хоры, сажусь и обмираю. Я очень люблю слушать хоры, потому что хор — это молитва.
— Раз вы так любите хоровое пение, наверное, совершенно безразличны к шоу-бизнесу?
— Ничего подобного. При чем тут это? Конечно, шоу-бизнес совсем другая музыка, но музыка, которая, кстати, отражает народную душу.
— С Аллой Пугачевой пересекались?
— Общались пару раз. Скажу, что у нее поразительная энергия. Однажды я была на концерте Раймонда Паулса, выступали разные молодые певцы, певицы с прекрасными голосами, все очень хорошо пели. Но вышла Пугачева, она тогда была чуть простужена, чуть охрипшая, и на ее фоне все тут же померкло. Ее популярность, думаю, не в последнюю очередь связана с ее колоссальной энергией. Это не просто манкость, это — талант. И когда Пугачеву сравнивают с Ротару, то я, конечно, встаю на сторону Пугачевой.
— После окончания музыкального училища вы работали учительницей пения, но желание, как вы выразились, «ставить слово после слова» вас не отпускало, и в один прекрасный день Виктория Токарева стала студенткой ВГИКа. Куда, говорят, вы поступили в итоге не без помощи Сергея Михалкова, как так?
— Да, я пыталась поступить во ВГИК, но провалилась. И тогда я позвонила Михалкову. Мы были знакомы, потому что когда я работала учительницей в музыкальной школе, он туда однажды пришел выступать. Кстати, увидев меня, очень удивился: мой внешний облик не соответствовал традиционному образу учительницы. Учительница — это, как правило, какой-то синий чулок, а тут такая современная, модная, юная. Он меня сразу зауважал. И вот когда я провалилась при поступлении во ВГИК, позвонила Сергею Владимировичу. Он снял трубку, сказал «алло», а я не могла вымолвить ни слова, зарыдала. Он испугался, не понял, что происходит. Рыдала я горько, отчаянно. Потом, когда Михалков во всем разобрался, позвонил Грошеву, ректору ВГИКа, и меня приняли.
— Раз уж мы заговорили про Михалкова, позвольте кое-что уточнить. Злые языки утверждают, что Сергей Владимирович, будучи известным детским писателем, терпеть не мог детей, включая своих — Никиту с Андреем. Вы слышали такое про него?
— Это ерунда на постном масле. Он очень любил своих детей. Я видела одну фотокарточку, где он с таким обожанием смотрит на маленького Никиту, которому было лет шесть-восемь. Сергей Владимирович был в высшей степени высоконравственным человеком: кто бы к нему, например, ни обращался, он всегда всем старался помочь.
— Знаю, что Никита Сергеевич продолжает эту традицию отца, также готов в любой момент прийти на помощь своим коллегам, друзьям...
— Меня это нисколько не удивляет. Вообще, мне кажется, что Никита — хозяин леса, медведь.
— Вы имеете в виду кинематографического леса?
— А какого хочешь.
— То есть даже общественного?
— Ну смотри, во-первых, он талант. Во-вторых, красавец. В-третьих, по-настоящему богат. Все это прекрасно.
— Медведь — очень неожиданный образ Никиты Сергеевича, хотя, возможно, и точный. Поступив при поддержке его легендарного отца во ВГИК, там-то вы учились с удовольствием?
— Понимаешь ли, на втором курсе я написала тот самый рассказ «День без вранья», который был опубликован в журнале «Молодая гвардия», и сразу вызвала неприязнь своих сокурсников. Так что как-то быстро я от них всех откололась и пошла своим путем.