Небывалый
Писатель и депутат ГД РФ Сергей Шаргунов по просьбе Esquire рассказывает о своем друге Эдуарде Лимонове – о его жизни, о последних годах, прошедших в борьбе с болезнью, и о том, почему Лимонов презирал мертвых.
Он часто, в письмах из тюрьмы и в разговорах, особенно перед смертью, вспоминал Жана Жене, которого опасались при жизни, но как только тот умер, канонизировали: «министр культуры от Миттерана примчался в задрипанный отель», но «он все равно им отмстил, завещал похоронить себя на арабском кладбище в Марокко». Лимонов тоже прикидывал, какой бы выкинуть фокус: умереть в Индии, быть похороненным в гористом Карабахе…
«Сидите в ГД?
Скучно, наверное?
Приходите, Сергей!
Крокодилье мясо у вас есть?
Нужен хвост, сделаю отличный крокодилий стейк.
Ваш, Э. Лимонов»
В последнюю встречу он сказал с хрипловатым смехом:
– Улетаю в Индию!
Я позвонил ему за несколько дней до смерти, потому что, вопреки обыкновению, он не отвечал на почту, а я не знал, что он в больнице. Лимонов не сразу подошел, гудки мне показались длиннее обычного, было плохо слышно, его голос был плохо различим, сильно искаженный недугом и злой.
– Вы в Индии? – прокричал я. И мне так услышалось, что он подтвердил.
«В Индию Духа купить билет...»
Кстати, именно в больницу он попросил верного помощника принести книгу стихов Гумилева. Кажется, не нашел ободрения, вскоре разочарованно вернул. Но, конечно, держался бодро и стойко до конца, по-гумилевски.
Я всегда боялся смерти Лимонова. Она мне приснилась однажды, когда мне было лет двадцать: я увидел его в гробу, с белым, как снег, лицом, и шел по улицам и что-то отчаянно кричал, и улицы теряли очертания. Когда его спрашивали, думает ли он, что будет с миром после него, он отвечал: да, часто думает… Странно, не правда ли? Нет, не странно. Тут есть какая-то не до конца постижимая тайна.
Он во многом сочинил современную Россию, придумал лозунги для оппозиции и для государства. Но, может быть, дело в космическом самомнении. Мания и магия величия. «Я, как смертный Господь Бог, за всеми наблюдающий». Он ощущал себя божеством и навязал свое эго миру Притом вся его литературная и бунтарская жизнь, запечатлеваясь в вечности, одновременно была нацелена на кайф здесь и сейчас, на чуткое впитывание пьянящих моментов. Вот он сделал глоток, подкрутил ус, набил с опечатками свежую колонку, слился в бешеном экстазе с Фифи, проклял либералов, объединился с либералами, потом обратно, и во всем торжество ситуационизма… Безумная безоглядность, будто каждый миг – последний.
Когда он умер, казалось, все омертвело и истончилось, стало призрачно. Казалось, последствия неизбежны. Древняя примета: когда уходят великие, что-то происходит с тканью реальности, она изминается и рвется. Уйдя, он, будто фараон, должен был потащить за собой целые куски жизни. Умер, и в тот же день грянул коронавирус, стали подряд безвременно умирать многие и многие, задымился Карабах, где он хотел быть зарытым, и все это отражалось во мне как жуткие поминки по Лимонову. А эти слова пишу в страшные часы боев за Харьков, где он родился.
Как-то я спросил его:
– Что будет дальше со всеми нами?
– Вижу много крови… – и он сухо засмеялся.
Здесь бы назвать его предтечей потрясений и поставить в вину кошмары нашего времени, как винили Фридриха Ницше с его культом силы в случившемся с Германией в ХХ веке. Нет, никогда я не был лимоновцем, но давайте говорить откровенно: речь именно о художественном феномене, настоящее искусство произрастает из потрясений. Лимонов культивировал конфликт и жесть, так вдохновляясь, и это повод вспомнить множество ярких имен от Бабеля и Шолохова до Д’Аннунцио и Луи Селина.