Прощальная и разрешительная грамота
20 февраля 1607 года у Успенского собора собрались толпы москвичей. В храме в присутствии царя Василия Шуйского, патриархов Гермогена и Иова, бояр, «гостей и чорных всяких людей» оглашали «Прощальную и разрешительную грамоту». Слушали чрезвычайно внимательно, стараясь не поднимать глаза на патриарха Иова...
Во время бунта против царя Фёдора Годунова этот старец, тщетно убеждавший народ остаться верным присяге, претерпел «многие позоры», был избит и сослан в Старицкий Успенский монастырь. Теперь Иова с величайшими почестями доставили в столицу на срочно созванный Архиерейский Собор. Цель церковного съезда была необычна — прощение всех православных христиан «в их преступлении крестного целования и во многих клятвах». Вопрос на соборе был один: о преступлении «всеми православными христианами» крестного целования на верность царю Борису Феодоровичу Годунову, затем царю Фёдору Борисовичу, царице Марье и царевне Ксении — то есть об измене присяге, данной погубленной династии Годуновых. А результатом собрания стал всего один документ — «Прощальная и разрешительная грамота». Иову была подана покаянная челобитная, в которой содержалась исповедь в клятвопреступлениях против династии Годуновых и мольба о прощении этих грехов всем русским христианам, как живым, так и скончавшимся.
Нарушение крестоцелования считалось грехом погибельным, и человек, совершивший его, уподоблялся «христоубийце». В русских средневековых источниках кара, постигающая «поругателя креста», описывалась так: с небес на него сходит огненный серп гнева божьего, «виденный Захарией пророком» и посылаемый, чтобы «пожать грешника пламенем» и предать его душу негасимому огню.
Поэтому, когда в храме объявили прощение, присутствующие облегчённо зарыдали и стали припадать к стопам патриарха, призывавшего никогда впредь не нарушать крестного целования.
Клясться в Смутное время приходилось часто, и делалось это «под саблей» или по незнанию. В далёких от Москвы местах вообще не ведали, кто сейчас царит на Руси. От города к городу с риском для жизни сновали гонцы с письмами, в которых задавался традиционный вопрос: «уже присягнули?» В ответ чаще всего получали: «да нет, погодим». Все знали: тех, кто отказывался нарушать присягу, безжалостно казнили, и большинство предпочитало сохранить жизнь.
Клятвопреступление стало обычной практикой, и пример подали верхние слои. Бояре, нарушив присягу, отдали на растерзание убийцам семью Годуновых; царица-мать Мария Нагая признала сыном Лжедмитрия I… Список можно было бы продолжить, но несомненным лидером публичных клятвопреступлений был новый царь, дававший противоречивые показания по знаменитому Угличскому делу.
По характеристике Василия Ключевского, Шуйский «шагу не ступил, не соврав» и трактовал гибель маленького царевича Дмитрия в зависимости от своей личной политической выгоды. При Борисе Годунове он публично объявил, что царевич погиб случайно; когда на трон взошёл Лжедмитрий I, признал чудесное спасение отрока; а заняв престол, Дмитрия вновь объявил погибшим. Когда же клятвы на верность стали приносить самому Василию Ивановичу, то за их нарушение предполагалась жестокая кара. Так, в приписке татарам и остякам в крестоцеловальной записи царю Василию IV для Сибири было написано: «...а не учну аз так... служити... и буди на мне Божий огненый мечь, и побей меня государева хлеб и соль, и ссеки мою голову та вострая сабля».
Путь Шуйского к короне был долог, тёмен и извилист. Князь Василий Иванович состоял в тайной оппозиции к Борису Годунову, поддержал Лжедмитрия I, затем возглавил против него заговор. После свержения самозванца он воспользовался своей ведущей ролью в мятеже и был «выкрикнут» на лобном месте царём. Это был типичный верхушечный переворот, совершённый группой бояр. Поэтому нового царя сразу же нарекли самоназванным и упрекали в том, что выбирала его не вся Русь, а только Москва.