Чахоточный шик: как смертельное заболевание превратилось в элемент моды
Почему туберкулез в XVIII–XIX веках стал эстетически привлекательной и даже модной болезнью? Как симптомы чахотки сблизились с общепринятыми стандартами красоты, а сам недуг в языке культуры приобрел романтические коннотации? Специалист по философии науки и истории Каролин А. Дей рассказывает о противоречивой истории туберкулеза в книге «Чахоточный шик. История красоты, моды и недуга», которая выходит в издательстве «НЛО». Forbes Life публикует главу из исследования Дей.
То самое сентиментальное чувство
Укреплявшаяся культура сентиментализма присвоила присущее романтизму увлечение чувствительностью и присовокупила ее к все расширявшемуся списку определяющих женских качеств. Сентиментализм был не просто корпусом литературы или идеалом личного поведения, а набором установок, которые определяли, например, следует ли мужчине снимать перчатки, чтобы пожать руку, какую шляпу следует носить женщине или как мужчины и женщины должны оплакивать усопших. Сентиментализм подкреплял извращенное, казалось бы, представление о чахотке в различных литературных, социальных и медицинских дискурсах. Такие работы утверждали культурное представление о болезненности как о явно женском качестве. Чахотка стала одним из основных инструментов, с помощью которых женственность связывалась с такими страданиями, которые считались как духовно, так и нравственно спасительными. В результате опыт болезни женщин из высшего и среднего классов обретал смысл, который ему не смогли придать ни медицина, ни общественники-реформаторы. Кроме того, женщины привилегированных классов получили еще один способ дистанцироваться от грязи, деградации и связанных с ними ассоциаций, характерных для подхода к болезни в низших слоях общества. Евангелические представления об искупительных страданиях в сочетании с романтической эстетикой возвышают хрупкую женщину, мучимую чахоткой, до позиции не только приемлемой, но и достойной подражания — все под эгидой сентиментализма.
Сентиментализм определял все сферы культуры начала Викторианской эпохи и проявлялся в полном отказе, даже неспособности признать реальность. Сентиментализм был викторианским «способом ухода от суровых социальных реалий экспансивного индустриального капитализма», который доминировал во всех аспектах жизни общества с 1830 по 1870 год. Эти техники избегания реального мира и отказа от него создавали идеальные условия, в которых чахотка могла быть вознесена до статуса культурного символа в форме «мифа об ангельской туберкулезной женственности», повсеместно встречающегося в викторианской литературе и обществе в качестве идеала женской чувствительности. Начиная с 1830-х годов сентиментализм стал влиятельной силой в культуре среднего класса, не сочувствовавшего образу поэтов-романтиков и идее болезненного мужского творчества. Эти концепции, как и романтические идеи страдания ради гения, ассимилировали черты, которые в девятнадцатом веке все чаще стали считаться исключительно «женскими».
Это изменение было связано с более широкой реакцией на романтические идеалы, поскольку в своих социальных условностях начало Викторианской эпохи приближалось к серьезности и евангелической христианской религиозной морали. Викторианская буржуазия была глубоко религиозной, и евангелизм сыграл важную роль в становлении культуры среднего класса. В начале девятнадцатого века на своеобразное сочетание рационализма и евангельских религиозных принципов оказали влияние романтические образы и идеи. Такое смешение стало возможным из-за базовых сходств евангелизма и романтизма, поскольку оба движения основывались на личной идентичности. Несмотря на такое соответствие, произошел отход от романтического представления о том, что «нравственные чувства» должны культивироваться и совершенствоваться индивидуально. Вместо этого возобладала идея, что определенную роль в развитии и укреплении моральных устоев должно играть общество. Идеал, вокруг которого выстраивалась повседневность среднего класса, был прочно укоренен в приверженности дому и определял соответствующее положение и занятия как мужчин, так и женщин, чьи роли в значительной степени определялись религиозной идеологией и практикой.
Переопределение приемлемых ролей для женщин и мужчин произошло в начале девятнадцатого века—тогда же укрепилось понимание того, что считается подходящим для каждого гендера. Эти все более влиятельные представления опирались на развивавшуюся философию, в центре которой стояла семейная жизнь, и определявшую, что физически и нравственно подходит для каждого пола исходя из соответствующей сферы действия и влияния. Риторика девятнадцатого века о раздельных для двух полов сферах включала идею о том, что женщины по своей природе нежны, эмоциональны и религиозны, в то время как мужчины умны, энергичны и прагматичны. Евангелическое возрождение сыграло роль в повышении ценности домашнего хозяйства, в результате чего женщины заняли домашнюю сферу в роли добродетельных «ангелов», которые давали утешение и нравственное руководство своим мужьям и детям. Гендерно обусловленные границы, как правило, высвечивали независимое здоровое мужское тело как центральный компонент рабочего мира и как фундаментальный атрибут респектабельной мужественности. Респектабельная женственность, напротив, была связана с физической слабостью, домашним хозяйством и зависимостью.