«Никогда еще не видал я чужой земли…»
В феврале нынешнего года доктор филологических наук, действительный член Тургеневского Общества Германии и Императорского Православного Палестинского общества, член Гоголевской комиссии Научного совета «История мировой культуры» РАН, главный научный сотрудник Отдела русской классической литературы, научно-исследовательского центра «Русская литература и христианская традиция» Института мировой литературы, кавалер Пушкинской медали Виктор Мирославович Гуминский отметил юбилей – 75 лет.
В далеком 1972 году он опубликовал свою первую работу в журнале «В мире книг», широко известны его топология «Взгляд сквозь столетия. Русская фантастика XVIII и первой половины XIX века» (1977), монографии «Пенаты. Уроки русской классической литературы» (1985), «Открытие мира, или Путешествия и странники» (1987). В подарок от автора я получила его фундаментальный труд «Русская литература путешествий в мировом историко-культурном контексте» (2017). Этот великолепный том, насчитывающий более 600 страниц, предваряет утверждение, которое вводит читателя в необыкновенный мир травеологов: «Любое путешествие – это преодоление преград, границ, но уже не столько внешних, природных, государственных, таможенных (хотя и их тоже), сколько субъективных, находящихся внутри самого путешественника, своего мира, с которым он отправился в чужой мир».
В уютной квартире ученого с фотографий (среди которых много дореволюционных) на нас выразительно глядят многочисленные представители его рода. Здесь царит тишина, хотя дома две внучки-школьницы на каникулах, любимая кошка, и только собака, подобранная с улицы, изредка подает голос.
Виктор Мирославович с юмором вспоминает, как его, студента филологического факультета, исключили из университета и комсомола за «распространение религиозной литературы», которая в то время почти приравнивалась к антисоветской. Прежде чем удалось восстановиться, пришлось поработать грузчиком…
Стеллажи с книгами высятся почти до высокого потолка. Гуминский достает с полки «Путешествие в Арзрум».
«Знание – Сила»: – Вероятно, сложно рассматривать образ Пушкинапутешественника в отрыве от предыдущих (да и последующих) произведений данного жанра отечественной литературы. Однако тема эта неисчерпаема, начиная от «Хождения за три моря» Афанасия Никитина, далее – «Путешествие из Петербурга в Москву» Радищева, «Письма русского путешественника» Карамзина, а завершим «Фрегатом "Паллада"», Гончарова, «Островом Сахалин» Чехова, и это – только XIX век… Беседа наша может продлиться до бесконечности, поэтому попробуем начать непосредственно с Пушкина?
Виктор Гуминский: – Начнем! Тем более что первое русское произведение жанра путешествий написано задолго до Афанасия Никитина, я имею в виду – «Хождение игумена Даниила» (XII век).
Часто приводят утверждение Гоголя: «Пушкин – это русский человек в его развитии, в каком он, может быть, явится через двести лет». Сроки подходят. Пушкиных вокруг нас не видно. Плохо ли это? Нет, так и должно быть. Вспоминается сюжет, как Некрасов явился к Белинскому с рукописью «Бедных людей» Достоевского и со словами: «Новый Гоголь явился». На что великий критик ответил: «Чтото у вас Гоголи как грибы растут». Пушкины не могут расти как грибы. С появлением Пушкина образовался некий ценз, появилась норма – прошлое и настоящее русской литературы осветило пушкинское солнце. Чувствуют его не только взрослые. Вот и моя внучка, когда ей было шесть лет, сказала: «Вот и лето, вот и Пушкин…»
Гоголь также отмечал, что поэту никогда не удастся отвести место в музейном и антикварном прошлом. В его произведениях, как в зерне, содержатся линии будущего развития русской литературы. Приведу несколько примеров.
Вспомним Германна из «Пиковой дамы» с его «профилем Наполеона и душой Мефистофеля», который так же, как Родион Раскольников у Достоевского, «преступил» через свою «старуху»-графиню и свою Лизу во имя «наполеоновской идеи» исключительности и вседозволенности: в данном случае стремительного и сверхъ- естественного обогащения. Вспомним «Анну Каренину» Л. Н. Толстого – главную героиню можно сравнить с Татьяной Лариной, которая все-таки изменила своему генералу, отсюда ее трагическая судьба. Вспомним раннего Гоголя и пушкинскую «Полтаву»: «Тиха украинская ночь. Прозрачно небо. Звезды блещут…» А вот в «Майской ночи, или Утопленнице»: «Знаете ли вы украинскую ночь? О, вы не знаете украинской ночи…» и т. д. Или само название – «Вечера на хуторе близ Диканьки». И тут же примечание Пушкина к «Полтаве»: «Диканька – деревня Кочубея». Несмотря на то, что это – отдельные примеры, они вместе с тем как бы сливаются в единое русло, направляющее дорогу русской классики XIX века, путь, двигаясь по которому, она внесет свой ощутимый вклад в мировую культуру.
Теперь о пространстве. Пушкин 19 октября 1836 года, в день лицейской годовщины, писал о необъятных просторах России, полемизируя с «Философическими письмами» Петра Яковлевича Чаадаева. Поэт не соглашался с тем, как мыслитель трактовал пресловутые русские пространства от Берингова пролива до Одера. По мнению Чаадаева, мы замкнулись в своем обособлении от Европы, и если бы по нашей стране в сторону Запада не прошли дикие племена, «нам едва ли была бы отведена страница во всемирной истории». Александр Сергеевич возражал: «Что же касается нашей исторической ничтожности, то я решительно не могу с вами согласиться».
Но наше пространство – это, помимо всего прочего, равнинный ландшафт. Наступает эпоха романтизма в европейской и мировой литературе, а романтизм привносит своих героев и свои образы. Попытки русских критиков, в частности, Ореста Сомова с его известной статьей о романтизме, как-то адаптировать европейских героев под русские условия не всегда оказываются успешным. Тот же Орест Михайлович предлагал наших трех богатырей, известных по картине Васнецова, стилизовать под рыцарей, но ничего не получилось.
«ЗС»: – Не помещался Илья Муромец в рыцарские доспехи?
В. Г.: – Никак! Но наше пространство необъятно, и Александр Александрович Бестужев-Марлинский быстро нашел, что можно здесь использовать, и стал создавать свои рыцарские повести: «Ревельский турнир», «Замок Нейгаузен» и другие. Но для того, чтобы герои приобрели свой масштаб (вспомним лермонтовского Демона), им необходима была некая вертикаль. Эта мысль пришла мне в голову давно, когда я находился в Германии, будучи аспирантом, и любовался горами, вспомнилась Лысая гора, на которой собирались ведьмы… Осознал тогда, что русско-кавказские войны, русско-турецкие войны, персидские войны за Кавказ начались во многом и по литературным причинам.
«ЗС»: – Как «Путешествие в Арзрум» повлияло на развитие образа Востока в русской литературе?
В. Г.: – Лермонтовский Демон пролетел над среднерусской возвышенностью – ну, пролетела птичка, что поделать, правда, большая, однако никто не обратил внимания. Только на фоне гор, скал Демон станет заметнее. Интересно, что это прослеживается от редакции к редакции поэмы. В первых редакциях он внутри помещений, но постепенно выходит на простор, поднимается, и в конце концов начинает парить над кавказскими горами. Это – вертикаль, которая была необходима отечественной словесности.
Сначала В. А. Жуковский переводил очень много горных пейзажей западноевропейских авторов, но постепенно кавказская тема стала одной из ведущих в русской литературе. Данная тема соотносилась с темой Востока достаточно оригинально. Кавказ служил и местом ссылки, и местом карьеры для штатских, цивильных чиновников, здесь особенно ощущалась седая старина, например, древняя Армения, о которой Пушкин цитирует оду Горация:
«и армянская земля, друг Вальгий, не круглый год покрыта неподвижным льдом»...
Другие строки из Горация, цитируемые в «Путешествии в Арзрум»:
«Увы, о Постум, Постум, быстротечные мчатся годы…», поэт повторял, когда встречался со своими былыми друзьями по лицею, с декабристами, сосланными на Кавказ.
Военно-Грузинская дорога, пролегающая через Главный Кавказский хребет, тоже известна с древности, ее историческое название – «Дорога Небесного ущелья». Тема ВоенноГрузинской дороги развернулась именно благодаря горам, в которых воевали русские равнинные солдаты.
Вспоминаю биографический забавный сюжет. В молодые годы я делал доклад как раз на эту тему, в Тбилисском университете. Одна из местных красавиц подошла ко мне и спросила: «Виктор, не хотели бы вы познакомиться с сыном известного грузинского писателя, автора нашего национального эпоса, он сам переводчик – со Звиадом Гамсахурдия?» Так я встретился с будущим первым президентом Грузии. Он повел меня в какой-то ресторанчик, мы пили восхитительное кахетинское вино.
«Путешествие в Арзрум во время похода 1829 года» – интереснейший и сложнейший литературный памятник. В его изучении остается очень много загадок, которые привнесены, в том числе и литературоведами (в частности, такими именитыми, как Юрий Тынянов). Благодаря им, в ряде изданий мы имеем не самый авторитетный текст «Путешествия в Арзрум», включающий определенные вставки. Так, текстологический подход Тынянова привел к тому, что в каноническом, «подтвержденном» тексте академических собраний Пушкина 1960-х годов и не только, в большом 16-томнике, произошла некая контаминация. В начало был вставлен текст о посещении поэтом генерала А. П. Ермолова, и с этого начинается произведение. Тынянова можно как-то оправдать, он следовал в этом смысле за своими предшественниками, за библиографом и издателем Петром Александровичем Ефремовым, но ни Жуковский, ни Анненков в своих собраниях Пушкина подобного не допускали. Тынянов исходил из того, что был «хороший» Алексей Петрович Ермолов и «плохой» Иван Федорович Паскевич. И поэтому, как писал Тынянов, Пушкин смотрит на Паскевича глазами Ермолова, а последний, как известно, называл Паскевича в беседе с поэтом «графом Ерихонским», потому что все легко ему удается, в частности, крепости сдаются, точно как этому библейскому персонажу Иисусу Навину, и прочие ядовитые отпускал замечания относительно выдающегося, бесспорно, военачальника. Талант Паскевича признавали даже прусские теоретики, полагая, что его стратегические и тактические ходы следует непременно внести в учебники по военному делу. Паскевич, кстати, являлся уроженцем Полтавы, его предки принадлежали к казачьим старшинам во времена Богдана Хмельницкого. В чем-то он сохранил казачий нрав, был вспыльчивым и с Ермоловым на Кавказе конфликтовал, государю пришлось Ермолова убрать. К 1835 году, когда Пушкин обратился к написанию «Путешествия в Арзрум», он относился к Ермолову уже прохладнее.