Время тинейджера
Что такое подросток в постсоветском кино и что из него можно понять о взрослых
У фильмов о подростках, в какое бы время они ни были сняты, несколько стандартных мотивов: трудности переходного возраста, равнодушие взрослых, непонимание сверстников. В российском кино XXI века тема взросления неизменно оборачивается разговором о времени и стране: обиды, ранимость, неуверенность, неспособность сказать о том, что болит, и справиться с собственной болью — кажется, фигура подростка становится и удобной моделью для разговора о травмах, исторических и социальных, и способом выяснить отношения с недавним прошлым, и проекцией надежд на будущее. Юрий Сапрыкин разбирается, о чем на самом деле говорит постсоветское кино, когда оно пытается говорить о подрастающем поколении.
«Простые истины»: у кого все будет хорошо
(Юрий Беленький, Вадим Шмелев, 1999–2003)
Школьный сериал РТР, своей атмосферой напоминающий семейные викторины из 1990-х — «Сто к одному» или «Устами младенца». Российская сериальная индустрия, которой долгое время было не до подростков (да, собственно, и не до производства сериалов), обращает на них внимание, чтобы сообщить: все у них хорошо. Обычная школа, декорированная в манере «скромненько, но чистенько», обычные дети — которые по-прежнему разговаривают, как герои детских повестей из журнала «Костер», но носят одежду уже более ярких, чем в советское время, цветов (среди шестиклассников второго плана можно заметить юного Данилу Козловского), учителя, чьи характеры располагаются на шкале от доброты к строгости (с небольшими отклонениями от центра). Заявленные в названии простые истины — это стремление к нормализации, которое переживает измотанная в 1990-е страна: после кризиса 1998-го все начинает налаживаться, и очередному подрастающему поколению, не видавшему в жизни ни талона на сахар, ни билета МММ, как будто впервые за десятилетия светит обычная — то есть умеренно благополучная, в целом достойная, без провалов и потрясений — жизнь. Школа в «Простых истинах» — модель этой усредненно-консервативной утопии: здесь у всех одинаково светлые лица, главная проблема девушки в том, что она не может разобраться в собственных чувствах, нет ни политики, ни насилия, ни криминала, слово «наркомания» употребляется, лишь чтобы припугнуть неопытную учительницу, педагогический состав называет учеников «наши оболтусы», а Патриаршие — это просто район Москвы. Наверное, когда-нибудь начало 2000-х станет предметом очередного витка ностальгии и вспоминать о нем будут по таким «добрым» сериалам — как о позднем сталинизме, реальность которого с течением времени заслонили «Кубанские казаки».
«Нежный возраст»: кто (не) пережил 1990-е
Фильм начинается с того, что на голову главного героя падает ящик с военной амуницией, сброшенный с транспортного самолета,— и все последующее можно представить как расшифровку этого эпизода, портрет поколения, ударенного по голове распадом Союза, эпохой первоначального накопления, рэкетом, наркотиками, рейвами, первой чеченской — ненужное зачеркнуть. Сергей Соловьев, автор «Ста дней после детства», через 25 лет снова снимает фильм о взрослении — беря за образец уже не абстрактно-романтического советского подростка, а собственного сына Дмитрия. Фильм, по воспоминаниям Соловьева, возник в тот момент, когда сын начал рассказывать ему о собственных юношеских похождениях, а режиссер с ужасом обнаружил, что ничего об этой фазе его жизни не знал; в итоге Дмитрий стал соавтором сценария и сыграл в фильме главную роль. Соловьев снял, возможно, один из самых честных фильмов о юности как таковой — в которой наивность соседствует с жестокостью, а самое животное влечение уравновешено самыми возвышенными томлениями. В случае героев фильма все это воспитание чувств сопровождается еще одним переходом — из квартир столичной творческой интеллигенции к разборкам с кавказскими бандитами на Юго-Западной, что выкручивает остроту переживаний на максимум, до опасного для жизни уровня. «Нежный возраст» — портрет не просто потерянного поколения, но поколения, в значительной части не дожившего до 2000-х (одноклассник Соловьева-младшего Алексей Дагаев, сыгравший в фильме самого себя, умер в день премьеры). Соловьев смотрит на 1990-е — и на людей, чье юношество пришлось на это время,— с ужасом и нежностью: это время, прожитое «с гибельным восторгом», так, чтобы все потом позавидовали и чтобы никому, упаси боже, не захотелось бы там оказаться; время, от которого остаются в итоге не пласты исторических преобразований, а немыслимые в других обстоятельствах детали вроде прозвища Милая Жопа или обезьяны, которую покупает герой, устроившись работать дальнобойщиком. Этот образ десятилетия, одновременно пугающий и манящий, промелькнет почти незамеченным — вышедший через год сериал «Бригада» предъявит более суровую и однозначную картину эпохи, схему сюжета, тип героя; такими 1990-е и останутся в культурной памяти.
«Сестры»: кто не ищет защиты
(Сергей Бодров-младший, 2001)
Единственный фильм, который Бодров-младший успел снять как режиссер,— своеобразный спин-офф «Брата», где в центре оказываются люди, неизбежно остававшиеся в мире «Брата» на обочине, люди, лишенные данила-багровской силы и уверенности в собственной правоте. Две сводные сестры: отец (для старшей — отчим) то сидит, то прячется, мать терпит и ждет, детям, чтоб не стать жертвами криминальных разборок, надо бежать и полагаться только на себя. Взрослый мир устроен так, что помощи ждать не от кого: все, у кого сестры будут искать защиты, либо предадут, либо сольются, либо заставят работать на себя (исключение — недотепа-мент, который внезапно откажется брать взятку и примет за них пулю). «Сестры» — фильм о детях, которых 1990-е заставили рано повзрослеть; критик Лев Данилкин в «Ведомостях» прямо противопоставляет девочку Свету (Оксана Акиньшина) героине соловьевского «Нежного возраста»: та едет работать моделью в Париж, эта слушает Цоя и мечтает завербоваться снайпером в Чечню. Кажется, 1990-е ближе к своему финалу выковали именно такого героя или запрос на такого героя (даже если это героиня, даже если девочка-подросток) — с простыми понятиями о справедливости, как из песен Цоя, готового противостоять злу не тысячей слов, а крепостью руки. Света — наследница все того же Данилы Багрова: такая не будет просить о защите, а сама придет и защитит. В разгар второй чеченской, в череде терактов и катастроф, кажется, что стране нужна именно такая девочка, такой киногерой, такой президент.
«Коктебель»: кто принимает жизнь, как она есть
(Алексей Попогребский, Борис Хлебников, 2003)
Отец с сыном, по каким-то неведомым причинам выпавшие из городской жизни, идут по России — к морю, где хорошо. Россия состоит из лесов, дождей и покосившихся домов, в которых живут одинокие нелюдимые люди. Дебют двух важнейших авторов поколения «новых тихих» — попытка посмотреть на пресловутую «глубь России» не с ужасом или умилением, но с удивлением, и подросток здесь — необходимый носитель этого удивленного взгляда. Конструкция фильма — отец, сын, дорога — как бы намекает на то, что перед нами то ли роман воспитания, то ли притча о блудном сыне (тем более мальчик в какой-то момент действительно от отца уходит). Но герой выходит за рамки всякого готового нарратива, оставаясь открытым к миру: он не пытается сделать что-то со своей жизнью, а просто ее проживает. Все приметы и типажи глубинной России, от дальнобойщиков до ресторанных музыкантов, встречающиеся на долгом пути в Коктебель, которые в ином кинематографическом случае стали бы поводом для издевательской насмешки или нагнетания хтонического ужаса, он принимает как данность. В любом герое-подростке можно увидеть контуры возможного будущего — здесь, вероятно, это надежда, что новая Россия сменит старую не через отрицание и разрушение, но с тихим принятием. Эта готовность принять незнакомое — залог того, что будущее открыто и неопределенно, и это хорошо: пирс, уходящий в море, для героя «Коктебеля» заведомо предпочтительнее чужого дома, где хорошо кормят.