Покаяние к применению
Как Тенгиз Абуладзе сторонился современности и оказался в самой гуще событий
31 января исполняется 100 лет со дня рождения Тенгиза Абуладзе, режиссера, отстаивавшего право на безразличие к вопросам советской современности, а затем снявшего «Покаяние» — самый громкий публицистический фильм 1980-х годов.
В системе советской культуры у «республиканских» кинематографий был особый статус. Они были одновременно под прессом и в цензурном небрежении. Кавказским, среднеазиатским, прибалтийским студиям редко позволяли делать большое, программное кино, зато давали экспериментировать, работать внутри системы, но в анклавах умеренной свободы. Давление центра было неодномерным и волнообразным (так, в конце 1960-х была разгромлена молдавская новая волна). На Грузию его приходилось меньше всего. Отчасти сказывалось то, что советская система управления тесно переплеталась там с семейственными традициями; чиновников и художников связывали отношения родства и патронажа. В судьбе Абуладзе это сыграло немаловажную роль.
У фильмов республиканских студий была задача, вытекавшая из умеренно колониального устройства советской культуры. Они производили образы «своего иного». Чтобы создавать их, нужно увидеть родное, давно знакомое как инаковое, посмотреть глазами интериоризированного другого — например, представителя имперского центра. Помимо этого, для производства «своего иного» необходим образец — «чужое иное». Главной чужой кинематографией для послесталинского СССР был итальянский неореализм. Три первых фильма Абуладзе — снятая вместе с Резо Чхеидзе «Лурджа Магданы» (1955), историческая драма о тяжбе за ослика между торговкой мацони и мерзким богачом, лирический фельетон «Чужие дети» (1958) о том, как студентка жертвует взрослой жизнью ради заботы о случайно встреченных безнадзорных детишках, деревенская идиллия «Я, бабушка, Илико и Илларион» (1962) — ближе других картин оттепельной эпохи подходили к манере Росселлини, Де Сики, раннего Феллини. Прогрессивные критики превозносили фильмы за свежесть и искренность, консервативные громили за «абстрактный гуманизм» и вторичность по отношению к западным образцам. Как бы то ни было, Абуладзе во многом изобрел кинематографическую Грузию как советскую Италию — страну красивой бедности, до смешного возвышенных жестов, залитых солнцем контрастов, разговоров, срывающихся в песню, страну, существующую не то чтобы вне советского времени, но где-то на периферии его хода. Более изощренные режиссеры уже работали с этой картинкой как с готовой вещью: Отар Иоселиани вносил туда сомнение, Георгий Данелия доводил ее до абсурда, но и сам Абуладзе быстро почувствовал такой образ родины исчерпанным.