О высоком на высшем уровне
Анна Толстова о выставке «Многообразие. Единство» в Третьяковке
В Западном крыле Новой Третьяковки на Крымском Валу открыта выставка «Многообразие. Единство. Современное искусство Европы. Берлин. Москва. Париж», сделанная Третьяковской галереей совместно с боннским Фондом искусства и культуры — в сотрудничестве с форумом «Петербургский диалог» и в рамках Года Германии в России 2020/2021. Большой культурно-дипломатический проект, составленный из первых имен общеевропейской художественной сцены, использует эти имена в политических целях, но москвичи, давно не видевшие таких роскошных международных выставок актуального искусства, уже прозвали «Многообразие. Единство» новой московской биеннале.
Испанцу Фернандо Санчесу Кастильо было пять лет, когда умер каудильо. Но ему, родившемуся, выросшему и по-прежнему живущему в одном и том же городе, Мадриде (а такая биография на этой выставке вообще-то редкость — большинство европейских художников живет на два-три города, страны или даже континента), хорошо известно, что травма диктатуры не проходит со смертью диктатора и франкизм не равняется Франко. Идея «Мемориала» Санчеса Кастильо связана с известной фотографией 1936 года, запечатлевшей массу рабочих одной гамбургской верфи, вскинувших руки в нацистском приветствии в момент спуска на воду судна «Хорст Вессель»: на снимке отчетливо видно, что один человек в толпе не салютует, а, напротив, демонстративно сложил руки на груди. Есть некоторые основания полагать, что это Август Ландмессер, немец, полюбивший еврейку, не успевший на ней жениться, потому что Нюрнбергские расовые законы приняли сразу после их обручения, но не отрекшийся от любимой женщины и отважившийся завести с ней семью и детей — преступление против расовой чистоты стоило жизни обоим, ее казнили в концлагере, он из заключения попал в штрафбат и погиб на фронте где-то в Хорватии. Если на снимке и правда Ландмессер, то ему здесь 26 лет, он еще не пытался бежать в Данию, не сидел в тюрьме, пока он просто отказывается понимать, почему не имеет права жениться на матери своего ребенка. Впрочем, известной фотография 1936 года стала лишь в 1991-м, после объединения Германии, когда покаяние сделалось общенациональной немецкой идеей и политической программой,— только тогда попытки идентифицировать безымянного противника гитлеровского режима и вернули в историю имя Августа Ландмессера.
Санчес Кастильо, однако, и не настаивает на том, что это именно Ландмессер: ему важны не столько мотивы, по каким человек сопротивляется узаконенной коллективной бесчеловечности, сколько сам факт сопротивления. По фотографии была отлита статуэтка этого с виду обыкновенного человека, сутуловатого, усталого, в мешковатой одежде, человека, в позе которого вроде бы нет ничего героического, если не знать, чего этот жест — руки на груди в то время, когда все тянут руку вверх,— может стоить. А по модели статуэтки, превращающейся в камерный, негероический памятник неизвестному герою, было сделано пять тысяч оловянных (на самом деле, конечно, пластмассовых) солдатиков. Зрители могут взять себе одного солдатика на память, но в обмен должны поделиться своими мыслями о свободе, праве выбора и цене, которую платят за то и другое,— бросить записку в импровизированную урну для голосования. Политика памяти, мемориальная культура, патриархальная концепция мужественности, транслирующаяся на разных идеологических уровнях, от монумента на центральной площади до оловянных солдатиков в детской, и новые представления о героизме, подвиге и повседневном сопротивлении «банальности зла» — Фернандо Санчес Кастильо работает в том тематическом поле, какое привлекает многих участников этой выставки. Во всяком случае она полна скептических наблюдений, тревожных рефлексий и иронических замечаний по поводу того, как можно (и можно ли вообще) адаптировать идеи старого западного гуманизма к реалиям нового глобального мира, того, что в официальной политической риторике бывшего Запада называется «европейскими ценностями».