«Все, что я делал до, не имеет сейчас смысла». Ладо Кватания — о переходе от клипов к полному метру, борьбе конформизма с идеализмом и сравнениях
21 апреля прокат выходит “Казнь” — дебютный фильм клипмейкера Ладо Кватании. Это психологический триллер о поисках маньяка в позднем СССР. И драма о товариществе и соперничестве двух детективов, потративших на расследование по десять лет своих жизней. Режиссер рассказал Esquire о фильме, сравнениях с Финчером и корейцами, своем страхе стать конформистом и о том, какой он видит свою работу после 24 февраля.
Я тут наткнулся на забавную историю: оказывается, Балабанов еще в 1992 году познакомился на кинофестивале в Роттердаме с одним молодым режиссером, тусовался там с ним — и это был Квентин Тарантино. Твоя «Казнь» ведь тоже уже поездила по фестивалям. Были какие-то дикие встречи или чужие фильмы, которые тебя поразили
Честно говоря, я ни с кем не знакомился — да и сложно сейчас определить качество или будущее величие тех или иных режиссеров. Но вместе с нами на фестивалях шел «Штурм» казахского режиссера Адильхана Ержанова — эта картина меня впечатлила. Во-первых, меня поражает его продуктивность колоссальная: он снимает по несколько фильмов в год. Во-вторых, в «Штурме» есть парадоксальное смешение жанров, которые кажутся несовместимыми в пределах конкретно этой истории, но они работают! Сюжет такой: где-то посреди зимней степи есть школа, ее захватывают мужчины в масках, начинаются убийства и резня. Спецназ сможет освободить школу только через три дня. Поэтому штурмовать ее решают те, кто оказался рядом: обычный физрук, замухрышка-учитель, юродивый и так далее. То есть фильм существует на грани фарса и абсурда, и штурм оказывается не только очень смешным, но и жестким. Потому что эти герои совершенно неспособны причинять другим боль. Получается черная комедия с эстетикой, близкой к корейской — с этим ловким жонглированием жанрами. Мне очень хочется, чтобы вы знали про этого режиссера.
Твой фильм про маньяка, а на российском телевидении буквально за три года появилась целая мультивселенная маньяков. Это сериалы «Хороший человек», «Чикатило», «Душегубы», «Тень за спиной», «Хрустальный». Что, по-твоему, это говорит о нас как о кинематографистах и о нас как о зрителях?
Не стану говорить за всех. Мне кажется, это интересный жанровый движок, который, к сожалению, у нас пока не могут внятно использовать. Все вышеперечисленные истории, как мне кажется, даже не пытаются привнести свежесть и драматургические решения, которые обогатили бы этот жанр, выразили особое видение. Мы просто берем фактуру ради фактуры и занимаемся культивированием тех извращений, которые нас окружают. Ничего больше за этим не стоит. Просто констатация той реальности, в которой мы все вымочены, выросли и которую знаем наизусть. Я сам помню тот период, когда все это происходило, весь этот «прекраснейший» цикл передач «Криминальная Россия». Я смотрел его подростком. И от этой музыки я до сих пор впадаю в ступор. У каждого десятилетия должна быть своя музыка, которая выражает общее состояние. Сейчас мое ощущение, что в той России, в которой мы теперь живем, этой музыкой снова стала «Криминальная Россия». Потому что мы перекинули мост из 1990-х в новую реальность. Может быть, сейчас даже что-то еще более трагичное должно звучать. Представь: открываешь ты глаза, а вместо будильника — мелодия из «Криминальной России». И ощущение сразу: «А, все, я на месте». И когда это разлито в воздухе, то, конечно, появляются сериалы и фильмы, которые на этом играют.
Когда смотришь «Казнь», невольно вспоминаешь о «Воспоминаниях об убийстве», «Настоящем детективе», «Зодиаке». Все эти истории — о поиске маньяка, растянувшемся на долгие годы. Ты готов к сравнениям?
Честно скажу, я использовал этот жанровый элемент исключительно для того, чтобы показать деконструкцию человека, который преисполнен идеалами в начале своего пути, но в итоге предает их все. Ведь человек, который сталкивается с системой, рано или поздно становится ее частью. Это неизбежно и не зависит от того, какая это система: театральная, полицейская, корпоративная. Эта тема фильма для меня основная, а вовсе не психология или патология тех или иных существ — не будем даже упоминать имен маньяков, — которые фигурируют в этом жанре.
И поскольку я сам его поклонник, то, конечно, я понимал, что зрители будут указывать на отсылки и сходства. Я не отказываюсь от этих обвинений. Этот жанр обязывает к погружению, изучению всего, что было до тебя, — и уже эта экспертиза дает тебе право попробовать сочинить что-то более сложное, попробовать двинуть жанр. Я пытался снять посттриллер, постисторию. И сосредоточиться не на маньяке, а на разложении следователя в течение десяти лет. В начале фильма он выступает против косности системы, а в конце фильм превращается во что-то крикливое, практически перформанс в духе древнегреческой трагедии. Это абсолютный жест, и я готов его себе простить в силу того, что «Казнь» — это мой полнометражный дебют.
Если принять это равенство сыщика и режиссера, то, получается, фильм про твой страх стать конформистом.
Конечно. И тут не надо ждать десять лет, с режиссерами все процессы происходят быстрее. Я стал просто наблюдать за этими процессами в себе и решил сконцентрироваться на этой теме — конфликте между конформизмом и идеализмом в одном человеке. Я задался вопросом: «А вот тот молодой человек в лице меня, которому было двадцать лет, и тот уже немолодой человек, которому за тридцать, — если они сейчас встретятся, смогут ли они сесть на одной лавке поговорить? Или пройдут мимо и совершенно не узнают друг друга?» Потому что один был преисполнен идеалами изменить мир, а другой уже где-то в чем-то сдался или пошел на компромиссы, которые позволили ему приспособиться к этой действительности. В фильме эти ипостаси выражены в двух персонажах: Иссе и Иване. Их конфликт абсолютно отражает тот внутренний процесс, который протекает во мне.
И ты бы хотел быть как Иван?
Мне кажется, это радикально. Я специально гипертрофировал максимализм, абсолютно публично произвел эту казнь двух крайностей. Это две чудовищные крайности. Для меня неприемлем конформизм, который предполагает, что ты обесчеловечиваешь всех вокруг ради собственной выгоды и готов к совершенно любым мерам для достижения своей цели. Но неприемлема и другая крайность — стать выше закона, вообразить себя абсолютом. И это ведь трагедия той действительности, в которой мы живем. Изначально, если бы система работала адекватно и внятно и служила обществу, Иван и Исса просто бы не появились. Потому что они — следствие, а не причина.
Однажды религиозный человек сказал мне, что детективы — это всегда исследование времени и памяти, потому что само время — это синоним преступления. Если бы Ева и Адам не совершили грех, не начался бы отсчет времени, не было бы истории человека. Поэтому «Воспоминания об убийстве» — это не просто кино про поиск маньяка, но и исследование национальных травм. Раскапывать трупы прошлого, чтобы разобраться с настоящим и добраться до будущего, — это сейчас важная тема в кино. Даже мелодрама Педро Альмодовара «Параллельные матери» об этом. Ты закладывал такой смысл в «Казнь»? Хотелось высказать про Советский Союз, про Россию?