Сильнее страха и отчаяния. О Филиппе Авдееве — актере, режиссере и создателе бренда «Белый шум»
Ведущий актер «Гоголь-центра» под конец театрального сезона 2020/21 дебютировал в качестве режиссера. Спектакль «Страх и отвращение в Москве» стал признанием в ненависти и любви к городу, с которым связаны все главные события жизни, включая печально известный мюзикл «Норд-Ост», где Филиппу Авдееву, тогда еще совсем юному актеру, довелось оказаться в числе заложников. О новом этапе в судьбе театра и в своей собственной жизни он рассказал главному редактору проекта «Сноб» Сергею Николаевичу.
…а под финал концерта Филипп спел «Дерево».
«Я посадил дерево… Я знаю, мое дерево в этом городе обречено… Но пока оно есть, я всегда рядом с ним».
Бесхитростные слова песни Виктора Цоя, наверное, лучше всего выразили и настроение, царившее тогда на сцене «Гоголь-центра», и смутные предчувствия в зале. Кто-то уже знал, что Кирилл Серебренников уходит с поста художественного руководителя театра, кто-то только слышал, что городские власти не собираются продлевать с ним контракт. Кажется, сама жизнь срежиссировала так, чтобы этот февральский вечер стал одновременно и празднованием восьмилетия «Гоголь-центра», и прощанием с целой эпохой, и подведением итогов.
«Я посадил дерево… Мне кажется — это мой мир. Мне кажется — это мой сын».
В такие моменты никогда ничего не бывает случайным. И то, что для финала была выбрана песня «Дерево», и то, что спел ее именно Филипп Авдеев — один из самых любимых и знаковых артистов «Гоголь-центра». Конечно, он пел про себя и от себя. Но еще и от имени всех учеников Серебренникова, прошедших с ним долгий путь через множество испытаний, искушений, ошибок, побед, обломов, триумфов. И вот сейчас, с последними куплетами «Дерева», этот путь заканчивался. Будто кто-то вежливо, почти бесшумно, уходя, прикрыл за собой дверь. Так, собственно, и произошло.
Есть актеры-лидеры, которым всегда мало пространства. Они рвутся вперед, чтобы их все видели, слышали, чтобы непременно стать центром или хотя бы главным аттракционом любого спектакля. А есть актеры-молчальники. Они обычно стараются держаться в тени. Не любят повышать голос, не стараются сразу завладеть вниманием зала. Они актеры незаметных, тихих выходов, долгих пауз, молчаливых, испытующих взглядов. Таким был Иннокентий Михайлович Смоктуновский. Из этой актерской породы и Филипп Авдеев. Для «ГЦ» он стал чем-то вроде камертонного человека. По нему легко настраивать спектакли на волну нежности. В нем, как ни в ком другом, чувствуется лирический дар.
При этом в списке его ролей значатся не только герои-любовники. Да, есть и Митя («Митина любовь»), и Саша Адуев («Обыкновенная история»). Но он может быть уморительно смешным в роли хлыща Филинта («Мизантроп»). А может неузнаваемо преобразиться в некое монструозное создание без пола и возраста, как в спектакле «Спасти орхидею», где он играет бабушку главного героя. И даже его Моцарт в «Маленьких трагедиях» — никакой не «гуляка праздный», а пьянь подзаборная. И жалко его, и мучительно видеть, как он спивается, губя свой гений…
Во всех этих ролях Филипп Авдеев никогда не играет себя. Никакого быта, никакой мелочной, подробной прозы. «Стихи мои, бегом, бегом». Сторонняя строчка Пастернака — ключ к большинству его ролей. Немного поэт, немного инопланетянин, а еще издатель и редактор. Как-то между всех своих спектаклей и съемок он взял и наладил выпуск собственной газеты под названием «Белый шум». Почему газеты? Все печатные издания загибаются, а он вдруг затеял выпуск своей газеты. И уже вышло пять номеров. Белоснежные стопки сброшюрованных листов формата A2 обычно лежат при входе в «Гоголь-центр». Их охотно разбирают зрители после спектакля. Некоторые хотят найти там что-то про любимый театр. Но нет, «Белый шум» — совсем не про театр. А про жизнь.
Как и Филипп: при всей своей преданности и любви к «ГЦ» он вовсе не меряет свою жизнь исключительно масштабами сцены или обычными актерскими категориями «хороший зал — плохой зал», «большая роль — маленькая роль». У него как-то все устроено сложнее. Есть у него заметные роли в артхаусном кино: «Кислота», «Класс коррекции», «Лето». А сейчас пошли и яркие работы в мейнстриме. Например, в модном «Джетлаге», премьера которого состоялась недавно. Или в «Чернобыле» Данилы Козловского, где ему достался интеллигент «без страха и упрека», идущий на верную погибель, потому что неудобно отказаться. У всех семьи, дети, а у него… только мама. И вот он в своем скафандре на вырост лезет в эту радиоактивную воду, спаситель человечества. И никаким подвигом свой поступок не считает. Работа, смертельно опасная работа, которую все равно кто-то должен сделать. Тогда почему не он?
У многих героев Филиппа Авдеева есть черта русского интеллигента: ему чаще, чем другим, бывает неловко. Он стесняется чужой глупости, чужой грубости. Мучается от фальшивых слов в жизни и на сцене. И не потому, что такой уж тонкокожий. Хотя и это тоже. Просто он совсем не понимает, как их произносить. Ему поэтому трудно давать интервью. Ведь все время надо говорить о себе.
Мы сидим во внутреннем дворе «Гоголь-центра», где стоят лавки и скамейки, как в пивном баре. Жарит солнце. Все время кто-то вбегает покурить. Быстрый обмен приветствиями. Одна-две быстрые затяжки. Сигарета аккуратно тушится в пепельнице, но сладковатый дымок еще долго висит в душном июньском воздухе. Другого места для интервью в театре не найти. Всюду репетируют. Серебренников теперь редко появляется. У него полным ходом идут съемки нового фильма про Чайковского. В самом театре еще сохраняется инерция большого дела, запущенного девять лет назад. И, кажется, ничего не изменилось. Те же лица, те же спектакли, тот же красный логотип. И все же какая-то важная граница пересечена. Когда я пришел, красная дверь в фойе, за которой скрывалась лестница, ведущая в кабинет Кирилла, хоть и была открыта, но за ней — пустота и тишина. Так бывает в квартире, из которой бывшие жильцы съехали, а новые еще не успели вселиться.