Русский репортерРепортаж

Его очень жизненный путь

Венедикт Ерофеев: биография, мистификации и тайна

Текст: Артем Костюковский

Осенью 2018 года выходит биография Венедикта Ерофеева, выдающегося писателя конца ХХ века, автора одной из самых важных книг, написанных по-русски — «Москва-Петушки». Удивительно, но это первая биография легендарного Венички. Называется она «Венедикт Ерофеев: посторонний», авторы книги — Олег Лекманов, Михаил Свердлов и Илья Симановский. Первые два — филологи и литературоведы, а Симановский — на первый взгляд, человек далекий от литературы: физик, преподаватель, доцент МИФИ. Но это только на первый взгляд. Где лазерная физика, а где Веничка? Там же, где и раньше, далеко друг от друга, но одно другому вовсе не помешало. «РР» публикует интервью с Ильей Симановским и отрывок из книги

Симановский — довольно известный блогер, пишущий об искусстве советского времени в целом и о Венедикте Ерофееве в частности. При этом его записи — не личные впечатления и рецензии, а почти всегда в том или ином масштабе исследовательская, изыскательская работа: поиски новых источников, открывающие новое в казалось бы хорошо известном, и забавные сопоставления старых, порождающие удивительные смысловые и жизненные переклички. Многие подписчики Ильи, и я в том числе, недоумевали: почему это только в ЖЖ (раньше) и в Фейсбуке (сейчас), а не, скажем, где-то еще. В этом смысле справедливость наконец восстановлена. Олег Лекманов, занимавшийся книгой о Ерофееве, привлек Илью Симановского в качестве помощника, но помощник стал полноценным соавтором.

Венедиктовы выдумки

И все-таки — почему мы так мало знаем о Ерофееве?

Потому что «легализовался» Ерофеев как писатель только в последние годы жизни. До этого он не был вхож в «писательский» круг, не печатался и не пытался печататься (если не считать эссе о Розанове, которое в 1973 году появилось в самиздатовском журнале «Вече»). «Петушки» нелегально распространялись в СССР и активно издавались в «тамиздате», но Ерофеев никак в этих процессах не участвовал. КГБ его дергал не особенно, так что громких диссидентских историй у Венедикта Ерофеева тоже нет. Вплоть до 1985 года, когда он создал свою вторую крупную вещь — пьесу «Вальпургиева ночь, или Шаги Командора», все, что писал Ерофеев, оставалось в его записных книжках и не выходило на свет. Все это в сочетании с популярностью «Петушков» привело к тому, что писатель стал фигурой полулегендарной еще при жизни. Многие даже считали, что Венедикт Ерофеев — это псевдоним.

Но биографических книг о нем прежде не было. А хотя бы предпринимались такие попытки?

Да, наша книга, которая выходит к 80-летию писателя, — первая биография Ерофеева. Что до попыток, здесь необходимо упомянуть «Летопись жизни и творчества Венедикта Ерофеева», которая вышла в 2005 году в журнале «Живая Арктика». Составлял ее Валерий Берлин, опираясь на труды исследователя жизни Ерофеева и создателя музея его имени Евгения Шталя, а также на материалах, которые собрал он сам. Но это не биография, это именно летопись, то есть набор фактов из жизни Ерофеева, изложенных в хронологическом порядке. Мы использовали эту книгу как один из ценных источников. У нас же получился, надеюсь, связный рассказ о жизни писателя, в котором мы постарались не только пересказать факты, но что-то о Ерофееве сформулировать — осторожно и ненавязчиво. Для этого мы взяли интервью у десятков хорошо знавших Ерофеева людей, соединили с уже имевшейся мемуаристикой о нем — и на том общем, что выявлялось в этих рассказах, основываем свои выводы. Сами отрывки из интервью и воспоминаний о Ерофееве занимают в книге большое место, мы старались структурировать их не только хронологически, но и тематически. Кроме того, мы применяли научный подход — все приводимые цитаты и мнения имеют ссылки на источник, и везде, где это было возможно, мы проверяли факты. Когда были причины сомневаться в истинности тех или иных эпизодов, мы на это указывали. В случае с Ерофеевым надо особенно держать ухо востро, потому что он сам запустил о себе кучу мифов.

Каких?

Например, огромное количество людей, пересказывающих биографию Ерофеева, упоминают, что он вылетел из МГУ, когда сравнил майора на военной кафедре с Герингом. Это сам писатель рассказал в нескольких интервью. Не исключено, что такой эпизод имел место, но на самом деле Ерофеев был отчислен не из-за майора, а просто потому, что перестал ходить на занятия и не сдавал сессию. Интересно, что в другом интервью он об этом честно рассказывает. А своим друзьям в Абрамцево Ерофеев говорил, что из МГУ его выгнали якобы из-за того, что он поставил издевательский спектакль про Ленина.

Наконец, Ерофеев часто занимался, пользуясь его собственным определением, «дуракавалянием и фиглярством». Допустим, его спрашивают, в каких лагерях сидел отец. «В том-то и дело, что в Крыму», — говорит Ерофеев. Корреспондент: «В Крыму? Правда?» — «Да нет, шутка». А не переспросил бы — кто-нибудь сегодня бы писал, что отец Ерофеева отбывал срок в Крыму! Другой пример: Ерофеев пишет подруге письмо и упоминает, как ходил в лагерь к старшему брату, когда того посадили вторично. Я связался с сестрой Ерофеева и спросил: правда ли, что ее брат Юрий отбывал второй срок? Нина Васильевна сказала: «Нет, это Венедиктовы выдумки». Вот такой человек был — все превращал в литературу! А нам как биографам нужно было эту литературу отделять от жизни. Надеюсь, в большинстве случаев это сделать получилось, хотя, увы, не все можно проверить.

Из чего родилась ваша книга? Кто был инициатором создания?

Главный «отец» книги — известный литературовед Олег Лекманов, который давно собирал для нее материал и придумал концепцию. Редактор Елена Шубина предложила ему сделать такую книгу к 80-летию Ерофеева, Олег согласился. Его соавтором стал Михаил Свердлов. Именно Лекманов и предложил мне поработать над книгой (я познакомился и подружился с ним благодаря своей жене Наташе, филологу и стиховеду). Вернее, сначала это никакой работой не было — просто я читал свеженаписанные главы и высказывал свои соображения: чего не хватает или, наоборот, что, на мой взгляд, лишнее. О соавторстве речи не шло, это, скорее, было похоже на членство в фокус-группе. Потом я самовольно стал расширять свои полномочия и, увидев, что Олег это только приветствует, как-то дошел до такой жизни, что Олег и Михаил предложили мне соавторство. К чести Олега надо сказать, что он очень часто учитывал мои замечания и без всякой ревности отнесся к тому, что в какой-то момент я начал писать какие-то свои вставки в его текст, стараясь продолжать заданную им стилистику. По себе знаю, что когда вмешиваются в твой текст (и особенно когда по твоей теме высказывается неспециалист), это может раздражать. Олег этого ни разу не показал и вообще относился ко мне как к равному, хотя в его области я никто, у меня нет филологического образования. Я думаю, он всегда исходил из интересов книги, и если мои материалы или вставки казались ему полезными, он их использовал, а если нет — то нет. Иногда мы спорили, но это были продуктивные, аргументированные споры. Хочу подчеркнуть, что основной массив текста принадлежит Олегу Лекманову.

У книги три соавтора. Кто за что отвечал?

Наша книга будет необычной биографией: главы о жизни Ерофеева в ней чередуются с филологическими, про поэму «Москва-Петушки». Настоящий Венедикт как бы живет параллельно едущему в электричке Веничке. Главным в «филологической части» про Веничку был Михаил Свердлов, а в биографической — Олег Лекманов. Я имею отношение только к биографической части.

Который не стрелял      

Ерофеев жил в детском доме — при живой матери. Почему? Что вообще известно о его детстве, каким оно было, какие детские события были главными?

Его детство прошло на Кольском полуострове. Очень тяжелыми, голодными и трагическими для его семьи были годы, проведенные в эвакуации, и послевоенные годы. Отца арестовали по политической статье, когда Венедикту было шесть лет. Еще через два года за кражу хлеба посадили его старшего брата Юрия. Когда Ерофеев с братом и сестрой попали с цингой в больницу, в их квартире случился пожар, сгорело все имущество. И в довершение всего — отъезд матери и жизнь в детдоме. Это, наверное, и есть главное событие жизни Венедикта тех лет.

Куда поехала, зачем?

В Москву, на поиски работы — не хотела жить за счет детей: им полагалась продовольственная карточка, а ей нет. Возможно, она считала, что без нее им будет лучше, сытнее.

Как к этому отнесся Венедикт?

Для него это было, конечно, сильнейшей травмой. Никто не знает, простил ли он маму до конца за этот шаг. Но, с другой стороны, он принял ее, когда через несколько лет она вернулась. Его сестра Нина Васильевна рассказала нам, что когда Венедикта отчислили из МГУ, он врал, что продолжает учиться заочно — не хотел огорчать маму, которая гордилась его успехами. Так что, несмотря ни на что, мать он любил.

А насколько для Ерофеева была важна фигура его отца?

Важна, конечно. Хотя вряд ли можно сказать, что они были очень близки — ведь они не так много времени провели вместе. Их разлучали эвакуация, лагерь, больница, отъезд Венедикта на учебу в Москву… Но болезнь и смерть отца, очевидно, подействовали на семнадцатилетнего Ерофеева очень сильно. Мы предполагаем, что это одна из причин, по которой он именно в этот период резко бросил учиться, хотя учеба шла блестяще — Венедикт поражал всех знаниями и способностями. В свои последние годы он со слезами на глазах рассказывал своей возлюбленной Наталье Шмельковой, как пытали отца на допросах — держали скрюченным в камере с низким потолком, обливали ледяной водой.

Поддерживал ли он отношения с родителями, братьями-сестрами в детдомовский период и после отъезда в Москву?

Да. Кстати говоря, в детдоме он был вместе с одним из старших братьев — Борисом, тот его опекал. Многолетняя переписка Венедикта с сестрой Тамарой была после его смерти опубликована, она широко известна. После отчисления из МГУ Ерофеев какое-то время жил и работал у другой своей сестры, Нины, в украинском Славянске. В молодости он любил эпатажно говорить, что прохладно относится к родственным отношениям, но после смерти матери сам пошел на сближение с сестрами и братьями.

Как и когда он начал писать и серьезно ли относился к своему творчеству?

Он начал писать очень рано, еще до школы. А первое значительное произведение «Записки психопата» написал, когда учился в МГУ. Что касается серьезности, то, с одной стороны — да, и об этом говорит то, что он никогда не разменивался на поденщину, халтуру, не писал на заказ, не старался поддерживать имидж действующего писателя. «Главное — не надо дешевить», — сказал в одном из интервью. Вместе с тем он был весьма самоироничен и никогда бы, например, слов «мое творчество» не произнес.

Известно, что Ерофеев сменил множество далеких от литературы профессий: грузчик, бурильщик, сторож, монтажник кабельных линий и даже стрелок ВОХР (забавная перекличка с Довлатовым). Вам удалось побеседовать с кем-то из его коллег? Что они рассказали?

Вот вы сказали «бурильщик», а ведь это тоже запущенный им миф, хотя и мелкий. Он не был бурильщиком, он был рабочим в геологоразведочной партии. Но «бурильщик» звучит куда более романтично. Да, нам удалось поговорить с несколькими его коллегами как раз по работе в ВОХРе. Надо отметить, что, в отличие от Довлатова, в ВОХР он устроился уже после того, как «Петушки» стали широко известны и издавались на Западе, то есть уже в статусе писателя с мировой известностью (хотя работодателям на это было, вероятно, наплевать, да и вряд ли они знали, кто он такой). Это странно себе представить. А последней его работой стала работа консьержем в многоэтажном доме, уже в 1980-х. Возвращаясь к ВОХРу (там работал не только он, но и другие герои «Петушков»), скажу главное: никаких заключенных он не стерег и, несмотря на название должности, ни в кого не стрелял. Эта работа была близка к работе дежурного. Кроме него там подрабатывали в основном студенты, и это было хорошее место в том смысле, что там можно было практически ничего не делать, а подолгу читать и спать.

Понимаю, что вопрос несколько детский, но все-таки — каким он был человеком? Какие качества, какие стороны его характера были определяющими?

Он был крайний индивидуалист. Вероятно, тут оказал большое влияние детдом, в котором он провел шесть лет и возненавидел его всей душой. С тех пор Ерофеев старался дистанцироваться от любых объединений — формальных и неформальных. И у него получалось. Думается, ни один из четырех институтов, в которых он учился, он не закончил именно по этой причине. Ему претило долго быть в коллективе, долго подчиняться правилам, долго делать то же, что и остальные. С одной стороны, эта его особенность иногда оборачивалась эгоизмом, что не украшало жизнь окружающих его людей. С другой, она же помогла ему стать человеком невероятно свободным. Изучая интервью и воспоминания о нем, мы обнаружили, что слово «свободный» — пожалуй, самая частая его характеристика. Это бросалось в глаза, это поражало. Все мы помним из Довлатова: советский-антисоветский — какая разница. Ерофеев не был советским, он, несмотря на резкую нелюбовь к советской власти, не был и антисоветским. Он был отдельно от всего этого, жил как бы мимо советской действительности, сквозь нее. Как и его герой Веничка, он действительно плевал на всю общественную лестницу — на каждую ступеньку по плевку. И это одно из тех качеств, которые так в нем привлекали и резко выделяли его среди остальных (помимо почти магнетического обаяния, которое отмечают почти все, и огромного таланта, конечно). Прелесть «Петушков», на мой взгляд, во многом тоже отсюда.

Поэма «Москва-Петушки» впервые была опубликована в 1973 году в израильском журнале, в 1977-м — во Франции, а в СССР широкую известность получила только в конце 1980-х. Какое место заняла книга в неподцензурной литературе 1970-х — начала 1980-х?

Большая часть читающей на тот момент московской публики прочитала «Петушки» еще в самиздате. «Петушки» очень оценили филологи — Аверинцев, Лотман, говорят, и Бахтин. Лотман даже захотел познакомиться с Ерофеевым — и познакомился, еще в начале семидесятых. Об этом мы пишем в книге. В восторге от поэмы были Белла Ахмадулина, Виктор Некрасов, Войнович, Довлатов, Битов, академик Капица… Всех не перечислить. Еще мы упоминаем в книге о дружбе Ерофеева с замечательным прозаиком Юрием Казаковым. Они были соседями по поселку Абрамцево. Один мемуарист вспоминает, как Казаков любил говорить, что в ХХ веке в России есть три больших писателя — это он, Казаков, Иван Алексеевич Бунин и Веня Ерофеев. Впрочем, в разговоре с другим человеком он отозвался о «Петушках» менее восторженно, и это мы тоже в книге приводим.

Иначе зачем это длить 

Какие чувства у Ерофеева вызывала обрушившаяся на него в конце 1980-х слава?

Он был доволен, что его признали, но и утомляло это его очень сильно. Настоящая слава обрушилась в два последних года, когда Венедикт Васильевич был уже измучен болезнью. Ерофеев терпеть не мог Булгакова, но жил по максиме из «Мастера и Маргариты»: никогда ничего не просить, сами предложат и сами дадут. И действительно — дали. Но дали, когда он, по сути, уже не мог этим воспользоваться. Он всю жизнь мечтал о собственном домике на природе. Он был совсем не прочь поездить, посмотреть мир — и его активно приглашали из разных стран. Но, увы, болезнь не дала ему воспользоваться деньгами, которые у него появились, и реализовать эти возможности. А всего за три года до этого запоздалого апофеоза славы ему не удалось выехать на лечение во Францию — придирались к документам, к трудовой книжке.

Почему Ерофеев дистанцировался не только от литературных «тусовок», но и от диссидентского движения?

Ерофеев близко общался и дружил со многими диссидентами и по взглядам был к ним гораздо ближе, чем к коммунистам. Сам он диссидентом не был и часто подтрунивал над ними, вероятно, чтобы подчеркнуть свою независимость и невовлеченность. Это не помешало ему, впрочем, подписать письмо в защиту диссидента Александра Гинзбурга в 1977 году.

Известно о крещении Ерофеева в католичестве. Он был религиозным человеком?

Религиозным его назвать, по-моему, трудно — по крайней мере, церковь он практически не посещал и над своими истово верующими товарищами подшучивал. Обрядовая сторона ему была чужда. С другой стороны, он с юности очень серьезно вникал в Библию и давал ее читать другим, что по тем временам считалось практически религиозной пропагандой. Мне кажется, он все-таки верил в Бога. «Наверное, Господь ждет от меня еще две вещи, иначе зачем все это длить», — примерно так он сказал незадолго до смерти. Думаю, это не фигура речи.

Как Ерофеев воспринимал и переживал свою болезнь?

Мужественно. Он лечился, он хотел жить, но при этом не ставил болезнь во главу угла, не жаловался. В принципе, с болезнью его жизнь вне больничных стен не так уж изменилась. Его по-прежнему окружало много людей, он не стал затворником, как и прежде вел записные книжки, писал новые вещи... Ну и выпивал тоже. Хотя и не так крепко, как до болезни. А еще он мог пошутить на эту тему. «Приходили ко мне девки, каждая считала своим долгом повисеть на моей раковой шейке», — примерно так он сказал незадолго до смерти. Хороша шуточка?

Чем является фигура Ерофеева лично для вас?

С книгой «Москва-Петушки» у меня особые отношения. Впервые я ее прочитал лет в 16 и испытал такой восторг — от стиля, от сюжета, от юмора, который соседствует с совершенно пронзительными по лиризму и печали эпизодами, — что вернулся на первую страницу и тут же перечитал ее от начала до конца. Потом я стал ее подсовывать своим друзьям и однокурсникам — в итоге у меня заиграли несколько экземпляров «Петушков» (было такое карманное издание), а я только рад был, что таким образом распространяю поэму. В ЖЖ я даже организовал сообщество индивидуальных графиков имени Ерофеева, где участники вслед за Веничкой подсчитывали количество ежедневно выпиваемого. К счастью, довольно быстро сообщество приказало долго жить и сейчас я уже взаимодействую с ерофеевской темой более полезными для здоровья способами. И, разумеется, я старался читать все, что связано с Ерофеевым. Это один из самых близких, из самых любимых моих писателей. Был и остается уже более двадцати лет.

Известно, что Ерофеев был ироничен и хлесток в оценках. Как вы думаете, что бы он сказал о своей биографии, если бы прочел ее?

Знаете, как в анекдоте: «Матом можно? — Нет. — Тогда промолчал бы». Если серьезно, я и правда думаю, что ничего хорошего мы бы от него не услышали, хотя мы писали с большой любовью к автору и, по-моему, тактично обошлись с самыми острыми темами. И дело тут не только в том, что Ерофеев был, как вы говорите «хлесток в оценках», а в том, что отторжение — нормальная реакция человека, читающего свою биографию, если это, конечно, честная биография без важных умолчаний, а не слащавый панегирик. Человек видит себя изнутри иначе, чем его видят со стороны. А тут чужие люди лезут в твою жизнь, в самое дорогое. Да что они понимают?! Мне бы не понравилось, хотя про меня и не напишут.

Как получилось, что ваша любовь к литературе, прежде известная прежде только вашим подписчикам в соцсетях, стала больше чем просто увлечением?

Меня всегда тянуло в эту сторону. И потом, в этом году мне будет 37 лет. Я понял, что хочется чего-то большего, чем просто сидеть в Фейсбуке (соцсеть признана в РФ экстремистской и запрещена) и болтать на интересные темы. Раз уж все равно я трачу на всякую окололитературщину время, нужно его проводить с пользой — и спасибо Олегу Лекманову, который предоставил мне такую возможность. Я бы хотел продолжить заниматься такими вещами. На стыке аналитики и литературы. Но главное, пожалуй, что меня сейчас занимает, — это сохранение памяти. Особенно применительно к культуре. Так что для меня особенно важно, что я поговорил со множеством интересных, замечательных людей и записал за ними — и про Ерофеева, и про его эпоху. Это останется, я вижу в этом смысл.

Веничкина антропология

Цитаты о человеке и его свойствах из произведений Венедикта Ерофеева

Все на свете должно происходить медленно и неправильно, чтобы не сумел загородиться человек, чтобы человек был грустен и растерян.

Хорошему человеку плохая баба иногда прямо необходима бывает.

Но — пусть. Пусть я дурной человек. Я вообще замечаю: если человеку по утрам бывает скверно, а вечером он полон замыслов, и грез, и усилий — он очень дурной, этот человек. Утром плохо, вечером хорошо — верный признак дурного человека. Вот уж если наоборот — если по утрам человек бодрится и весь в надеждах, а к вечеру его одолевает изнеможение — это уж точно человек дрянь, деляга и посредственность. Гадок мне этот человек. Не знаю, как вам, а мне гадок.

…если человек умен и скучен, он не опустится до легкомыслия. А если он легкомыслен да умен — он скучным быть себе не позволит. А вот я, рохля, как-то сумел сочетать.

Человек должен отдавать себя людям, даже если его и брать не хотят.

…пост президента должен занять человек, у которого харю с похмелья в три дня не уделаешь.

Я никогда не бываю счастлив, в обычном понимании! Я могу только иметь вид человека, напуганного счастием!

Ведь в человеке не одна только физическая сторона; в нем и духовная сторона есть, и есть — больше того — есть сторона мистическая, сверхдуховная сторона. Так вот, я каждую минуту ждал, что меня посреди площади начнет тошнить со всех трех сторон.

«Человек смертен» — таково мое мнение. Но уж если мы родились, ничего не поделаешь — надо немножко пожить…

Я не очень верю, что вначале было слово, но, хоть какое-то задрипанное, оно должно быть в конце.

Источник: Произведения Венедикта Ерофеева: «Москва - Петушки», «Вальпургиева ночь, или Шаги командора», «Записки психопата».

Отрывок из книги О. Лекманова, М. Свердлова, И. Симановского «Венедикт Ерофеев: посторонний» (печатается с сокращениями)

Поскольку в главе, рассказывавшей про недолгий университетский период Ерофеева, мы сами писали о тогдашнем алкогольном радикализме Венедикта как об одном из способов достижения им абсолютной свободы, отметим, что идеологическое и бытовое пьянство в ерофеевском случае на первых порах вполне мирно уживались. Однако с середины 1960-х годов бытовое пьянство исподволь начало отвоевывать себе все больше и больше места. Ерофеев по-прежнему почти никогда не терял контроля над собой, но его индивидуализм порою стал принимать отталкивающие, неприятные формы. «Сидим у Ольги Седаковой, дело было летом, — вспоминает Людмила Евдокимова. — Веня говорит, что надо на бутылку (или бутылки) скинуться. Все вытряхивают из карманов копейки, денег ни у кого не было: кто 30 копеек даст, кто сорок. Веня все это собирает и уходит; разумеется, не возвращается». <…>

При этом «настоящий», трезвый Ерофеев продолжал удивлять и восхищать окружавших его людей изысканностью манер и душевной чуткостью. <…> «Когда он был долго трезв, рядом с ним нельзя было не почувствовать собственной грубости: контраст был впечатляющим», — пишет Ольга Седакова [1]. И она же вспоминает историю о сверхделикатности Ерофеева: «Однажды Веничка остался ночевать, в кухне, на раскладушке. Среди ночи мы проснулись от невероятной стужи. Оказывается: балконная дверь на кухне настежь открыта (а мороз под 30 градусов), задувает ветер, вьется снег, а Веня лежит не шевелясь.

— Почему ты не закрыл дверь?

— Я думал, у вас так принято. Проветривать ночью»[2].

В качестве инварианта этой истории приведем здесь фрагмент из воспоминаний Елизаветы Епифановой о своем детстве и пребывании в квартире Ерофеевых на Флотской улице (речь о ней у нас еще впереди): «От этой квартиры у меня было такое впечатление, что там никто не живет. Потому что она была огромная, она была полупустая, и в ней все было разбросано. У него там стояло огромное пианино. Зачем оно там стояло? На нем никто не играл. Но тем не менее… И вот я решила на этом пианино поиграть. А я не умею. Было так: Венедикт Васильич работает, Галя куда-то ушла, я играю на пианино. Я играла часа три, наверное. Я просто била по всем клавишам — била и била, била и била. Он ни разу мне ничего не сказал. Прошло очень много времени, и я просто выдохлась. И тут он наконец вышел из своей комнаты и спросил меня: “Слушай, а ты вообще гамму знаешь?” И я говорю: “Не-а, я в первый раз вижу пианино и вообще мне медведь на ухо наступил”. И он сказал: “А… Ладно. Ну, продолжай”. И все! То есть — потрясающе вежливый был человек». <…>

«Я не был его лечащим врачом <…>, просто работал в отделении, — вспоминает Андрей Бильжо. — <…> Венедикт Ерофеев лежал у нас много раз и в Кащенко, и потом, когда мы переехали на Каширку. Удивительно, что при его махровом алкоголизме, описанном в “Москва — Петушки”, при множестве “белых горячек”, с которыми он поступал [3], в нем совершенно не было алкогольной деградации личности. В этом смысле он был уникальным пациентом, достойным описания в специальных психиатрических трудах на тему алкоголизма. Он абсолютно выпадал из типичного течения болезни. Вне запоев это был совершенно рафинированный интеллигентный человек» [4]. «Сильно пьющие люди становятся похожи друг на друга, — пояснил в разговоре с нами Андрей Бильжо. — Есть понятие, так называемый «хабитус потатора» [5] — лицо алкоголика. Они опускаются, перестают следить за собой, у них ухудшается память, исчезает, нивелируется сама личность. Теряется некоторая тонкость, становится примитивным юмор и так далее. А у него ничего этого не было. Он был тончайший интеллигент, эрудит. Образ такого князя Мышкина: худой, с тонкими аристократическими пальцами. Таким он остался у меня в памяти».

С другой точки зрения, но о том же самом пишет поэтесса Татьяна Щербина: «Веничку я представляла себе (уже прочитав “Москва — Петушки”) в образе алкоголика со стажем, каким он и был, а эта практика делает всех отчасти похожими друг на друга. По крайней мере, живущих в одно время в одном месте. Это “культурное явление” (на самом деле без кавычек — в том поколении пили практически все) было доминирующим, так что опыт различения с порога выпивающих и сильно пьющих у меня был. Ерофеев полностью выпадал из этого клише. Оказался прямо противоположен ему: короткая стрижка, военная выправка — идеально прямая спина, и глаза цвета ярко-синего неба. Высокий, стройный, красивое лицо, завораживающий голос, который он вскоре потерял. Хотя пил Ерофеев как разве что художник Анатолий Зверев — беспробудно. Сохраняя при этом ясность ума и спортивный вид». «Помесь русского аристократа с алкашом советского производства, — так характеризует внешний облик Ерофеева его лечащий врач-психиатр Ирина Дмитренко и добавляет: — Я считаю, что алкоголь не деформировал его, и это нетипично. Он был гений, не больной, а такой особенный человек. Поработав в различных больницах, я видела алкашей и знала, что такое алкоголики. Они совершенно безнадежные люди, которые ни за что не отвечают. У которых нет слова. Они теряют свое я, свой стержень. А Веня — нет. Он был величественный».

[1] Ерофеев В. Мой очень жизненный путь. М., 2003. С. 593.
[2] Там же. С. 592.
[3] «Я боюсь вам… это очень ответственно… сказать цифру, может быть, это было образно, но Михал Борисович <Мазурский> говорил, что раз двадцать он его откачивал, — добавляет Андрей Бильжо. — По идее, он должен бы давно умереть от цирроза печени. Но у него организм был стоек к алкоголю, это удивительно».
[4] Шевелев И. Петрович сегодня — это Леонардо вчера // Время МН. 2000. 10 июня.
[5] От лат. habitus — «внешний вид» и potator — «пьяница, алкоголик».

Хочешь стать одним из более 100 000 пользователей, кто регулярно использует kiozk для получения новых знаний?
Не упусти главного с нашим telegram-каналом: https://kiozk.ru/s/voyrl