«Друзья идей»: платоновская красота математики в зеркале медиа
«Ъ-Наука» беседует с директором Физтех-школы прикладной математики и информатики МФТИ, доктором физико-математических наук, автором книги «Кому нужна математика?» Андреем Райгородским.
Мне, наверное, повезло. Математика нравилась всегда, с самого рождения. Она давалась без труда, я легко воспринимал абстракции, быстро считал, хотя, как я всегда подчеркиваю, хорошему математику вовсе необязательно хорошо считать. Счет — добродетель бухгалтера, а не математика. Можно открыть книгу по алгебре, и там не будет вообще ни одного числа на протяжении 50 страниц, кроме пагинации.
Родственники сформировали во мне определенную математическую культуру. Родители окончили Московский институт инженеров транспорта. Очень большое влияние на меня оказал дедушка. Он окончил перед войной мехмат, успешно работал в научно-производственном объединении Семена Лавочкина. Там делали расчеты для советских спутников и ракет. Учился я во французской спецшколе: в старших классах в неделю три урока математики и девять уроков французского. А пошел я на мехмат, это словно бы разумелось само собой. Не было тогда никаких других вариантов поступления для человека, который любит математику бескорыстно, потому что она интересна. Мне повезло с научным руководителем: он очень сильно меня замотивировал, предложил задачу, я углубился в нее и думал над ней беспрерывно, неустанно. Задачей надо жить: как? что? почему не получается? Как будто перед тобой конструктор, у тебя миллион деталей и ты не понимаешь, которая к которой. И вдруг рассыпанный пазл складываются перед тобой в картину. Это потрясающее чувство, я на лекциях все время использую слово «катарсис».
«Все, что мы знаем о нашем обществе и даже о мире, в котором живем, мы знаем благодаря массмедиа» — этот тезис классика социологии Никласа Лумана применим к нынешним ученым-естественникам не в меньшей мере, чем к политикам и шоуменам. О том, как реагируют на вызовы тотальной медиатизации сами ученые, чем отличается государственная политика в наши дни от времен советского «Просвещения», какой образ физика формируется в медиа и какие стратегии медийной самопрезентации используют — в нашей серии интервью. Перед вами — вторая публикация серии.
— Разве можно передать чувство «катарсиса»?
— Административная деятельность — тоже следствие этой моей активности, прозелитизма, что ли. Мне очень хотелось, чтобы математику любили все. Сначала я собрал учеников, предложил им задачи, мы их вместе решали, стали появляться публикации, ученики начали поступать в аспирантуру. Я стал думать: как бы мне их трудоустроить, чтобы они продолжали заниматься математикой, а не ушли из нее? Искал-искал и благодаря активности и способности к чтению лекций попал на разные площадки, где меня заметили. Первой такой площадкой оказался «Яндекс», который создавал школу анализа данных в 2007 году, и меня пригласили читать лекции. А я предложил не только лекции прочитать, но какой-нибудь совместный научный проект сделать. Затем удалось получить грант и создать целое подразделение. Оно выросло в большой отдел прикладных исследований, куда я трудоустраивал учеников. А поскольку у «Яндекса» была базовая кафедра на Физтехе, то я очень быстро оказался там, набирал своих ребят, и так появилась кафедра дискретной математики. Поиски работы для пяти-шести человек обернулись в итоге трудоустройством тысяч. Все это, конечно, отнимало массу времени, но мне было интересно, потому что организация образования и науки — это создание для других возможности заниматься любимым делом.
Математика — нечто вроде стяжания идей из платоновского «мира идей», идеального мира, в котором пребывают математические высказывания. Можно так интерпретировать математику, пусть и выходит несколько утрированно. Но в каком‑то смысле это и в самом деле так. Ведь задача математика вовсе не решение какой‑то «естественной» проблемы, органичной для природы. Его задача — открытие некоей истины, осознание того, как взаимосвязаны некоторые идеальные объекты. Но в своем modus operandi математика — и я не устаю это повторять — сродни скорее деятельности историка, который занимается теоретической спекуляцией. То есть он пытается найти синтез на основе разрозненных фактов, иногда искаженных, иногда вымышленных: правильно их между собой сопрячь, скомбинировать, отличить достоверное от недостоверного и так далее. Настоящий математик занят чем‑то очень похожим. Существует мир идей, в котором заключены удивительные по своей красоте утверждения, и нужно, опираясь на свои знания из разных сфер математической науки, так сопрячь их между собой, чтобы какая-нибудь из этих идей наконец излилась в наш мир и превратилась в теорему, опубликованную в журнале или представленную на конференции. В этом смысле математика, как я все время говорю, не естественная, а гуманитарная наука, потому что по стилю мышления при всей его абстрактности математик скорее близок к историку или к человеку искусства. Нужно найти нетривиальную ассоциацию, и тотчас возникнет словно бы некая искра.