Александр Лабас: не авангардист, не соцреалист
Ранний Лабас так формулировал новую задачу художника: быть максимально чутким к происходящему в стране и мире, сохранять живописность, но говорить на современном языке
Один из учителей Александра Лабаса, Петр Кончаловский, однажды сказал, глядя на работы еще юного художника: «Вы явно идете совсем другой дорогой, и для вас это правильно. У вас есть свой характер, свой колорит». Эти слова оказались пророческими. Формально Александр Лабас был связан с ОСТ — Обществом художников-станковистов, одним из важнейших объединений 1920-х годов. Но по духу — всегда один.
Сегодня его масштабная выставка «Невесомость. Александр Лабас о скорости, прогрессе и любви» проходит в музее «Новый Иерусалим», который давно работает с альтернативными версиями модернизма, теми, что остались в тени его двух условных глыб — авангарда и соцреализма. Лабас — абсолютно точно один из них. На выставке становится ясно: голос этого художника — сложный, полифоничный, подчас ускользающий от прямых смыслов, но всегда глубокий, искренний и внутренне цельный.
«Уральский металлургический завод» (1925)
В первом зале зрителя встречает совершенно нетипичная и, пожалуй, единственная в своем роде работа — «Уральский металлургический завод». Эта картина впервые была показана на выставке ОСТ в 1926 году, что вполне объясняет как ее тему, так и художественную манеру исполнения.
ОСТ был дерзким объединением, противопоставлявшим себя как леворадикальным течениям в авангарде 1920-х годов — вроде конструктивистов, отрицавших живопись как таковую, — так и зарождающемуся социалистическому реализму, с его тягой к «литературщине» и повествовательности, унаследованной от передвижников. Лабас и его товарищи по ВХУТЕМАСу формулировали новую задачу художника: быть максимально чутким к происходящему в стране и мире, сохранять живописность, но говорить на современном языке.
Индустриализация — одна из главных тем времени — не могла не волновать молодых художников. Однако важно подчеркнуть: остовцы не отказывались от живописи, напротив, они стремились вобрать в себя все лучшее из достижений французского и немецкого модернизма, а также опыта своих московских учителей (в первую очередь мастеров «Бубнового валета»), чтобы выработать собственный взгляд, собственный художественный язык.
И в этой работе Лабаса мы видим именно такую попытку. Лабас пишет по зову сердца. Несколько лет, проведенных на Урале, поразили художника, выросшего в Москве и Смоленске, масштабом и иной природой индустриального пространства. Это ощущение вошло в картину: сквозь пыль и взвесь в воздухе проступает монументальный цех, рабочие фигуры выстроены на разных планах — мы чувствуем физическую тяжесть, с которой совершаются движения.
Важно: это совсем иная тяжесть, чем, скажем, у Александра Дейнеки, соратника Лабаса по ОСТ. Лабас в своих воспоминаниях не раз подчеркивал, что каждый художник выражает свой ритм, собственное внутреннее движение. И в «Уральском металлургическом заводе» это особенно ощутимо. Люди здесь изображены с вниманием к индивидуальной позе, инерции, весу. В поздних работах Лабас будет стремиться к большей обобщенности и динамике масс, но здесь он почти скульптурно вглядывается в фигуру человека.
Эта картина и по тематике, и по степени живописной проработки стоит несколько особняком на выставке. Это не просто документ эпохи — это работа, в которой рождается особый голос Лабаса: голос поэта индустриального века.
«Городская площадь» (1926)
«Я вспоминаю, как писал картину “Городская площадь” в 1926 году. Она была завершением моих ранних поисков. Изображение Москвы — трамваи, машины, извозчики, колонна пионеров, вдали сквер, дома, Кремль. Я стремился передать жизнь современного города, его внутренний пульс, романтику и поэзию. Почувствовать хорошо знакомые мне и вместе с тем неразгаданные движение и скорость», — писал о картине Александр Лабас.
На выставке представлены не только сама «Городская площадь», но и ее ранняя предшественница — «Вечером в городе», написанная за четыре года до этого. Эти две работы можно рассматривать как программные для всего направления, в котором работал Лабас в 1920-е годы: поэтика городской динамики, стремление уловить не столько архитектуру или события, сколько ритм современного города, его живое, пульсирующее тело.
Для Лабаса, ровесника века, тема города не была отвлеченной. Он вырос в Москве, и на его глазах старый уклад рассыпался, уступая место новому. Он застал дилижансы и извозчиков, а затем — почти одновременно — становление городского транспорта: трамвай, автобус, грузовик, автомобили, первые такси. Все это было не только новым техническим явлением, но и новой визуальной средой, требовавшей нового языка.