Мария Аниканова. Все хорошо
Когда-то я думала, что актрисой стала случайно, а теперь понимаю - это было предопределено. Судьба не раз пыталась вывести на правильный путь, просто я не замечала ее знаков...
В нашей семье не было людей искусства. Все мои ближайшие родственники — спортсмены. Папа Виктор Аниканов уже двадцать пять лет бессменный врач нашей сборной по фигурному катанию. Мама Ирина Люлякова тренер в этом же виде спорта. Бабушка и дедушка по папиной линии — легендарные конькобежцы, многократные чемпионы СССР и мира. Мамин отец Василий Люляков — знаменитый борец, чемпион СССР, одно время его именем хотели назвать Дворец спорта «Крылья Советов». Бабушка с маминой стороны в молодости увлекалась гимнастикой, участвовала в сталинских парадах на Красной площади, но после раннего инфаркта оставила спорт и занялась дочками. Мою маму водила на музыку, английский язык и фигурное катание. На катке Ира и познакомилась с такой же маленькой девочкой — Таней Тарасовой. Их дружбе с Татьяной Анатольевной уже шестьдесят пять лет. Были разные периоды: подруги и расставались, и сходились вновь, плакали друг у друга на груди, как в романах. Сейчас общаются каждый день.
Тарасова не просто потрясающий тренер, но и необыкновенно добрый и щедрый человек. Обожает делать подарки. Привозит их чемоданами из каждой поездки, всех одевает и обувает. Помню, мы с мамой жили в малюсенькой квартирке в Выхино (родители уже были в разводе), где тем не менее собирались большие компании. Как-то на мамин день рождения пришло сорок человек. И вот появилась Татьяна Анатольевна: «Люлёк, поздравляю! Мой подарок на лестничной площадке». Мама выходит — а там новая кухня!
В другой нашей квартире, уже более просторной, куда мы переехали несколько лет назад, много мебели, подаренной Тарасовой. Она может сказать ни с того ни с сего: хочу купить вам стол! Сделать в комнате шкаф! Как-то приехала среди ночи еще на старую квартиру: «Ир, ты представляешь, никак не могла заснуть, придумывала ученикам новую программу и вдруг вспомнила, что у тебя в гостиной голый пол. Решила подарить палас!» Всю ночь потом его стелили. И в новой квартире лежит подаренный ею ковер.
Татьяна Анатольевна — гений фигурного катания. Поражаюсь, как она все успевает: вести на телевидении ледовые шоу, мотаться по миру, чтобы ставить номера самым разным спортсменам, отсматривать молодых, комментировать чемпионаты. Может сорваться в Нью-Йорк на какой-нибудь балет, если считает, что это поможет в работе! Раньше Тарасова не вылезала с постановок ансамбля Моисеева, пропадала на спектаклях и за кулисами «Современника». И до сих пор в ней не угасает интерес к жизни и всему новому. Мама моя на нее похожа — в семьдесят два года работает тренером, многие движения сама показывает на коньках. И мое отношение к профессии, наверное, заслуга этих двух потрясающих женщин, одержимых своей работой. Благодаря маме и Татьяне Анатольевне я уже с младых ногтей понимала, что хорошей девочке не пристало болтаться без дела.
Когда я росла, мама руководила школой фигурного катания при АЗЛК и часто брала меня с собой на работу, потому что оставить было не с кем. Однажды и я встала на коньки — по-другому, наверное, и быть не могло. В те времена многим детям родители вешали на шею на веревочке ключи от квартиры, чтобы могли прийти домой после школы, пообедать, а потом погулять. Ведь сами они пропадали на работе. И если я ленилась и не хотела идти на тренировку, мама возмущалась: «Ты что, хочешь с ключом на шее по двору мотаться? Должна получить нормальную профессию!» Сама я еще толком не понимала, в чем мое призвание.
Начинала как одиночница, не совсем успешно. Не давались прыжки, без которых в одиночном катании никуда. К счастью, мама открыла у себя группу танцев на льду, где они не требовались. Туда и перешли все «бесперспективные» дети вроде меня. В танцах нашла себя, все сразу наладилось. Моим первым тренером была Лидия Васильевна Караваева, ученица Тарасовой, а первым партнером Андрюша Листратов. Позже я стала заниматься в группе у самой Татьяны Анатольевны, где каталась уже с Самвелом Гезаляном.
В принципе, у нас сложились неплохие отношения, но у него слишком крутой нрав. Самвел мог сгоряча и заехать, если что-то не получалось. Я все эмоции держала в себе, хотя иногда давала отпор. Когда позже Гезалян катался уже с Татьяной Навкой и она жаловалась, что ей с ним сложно, я смеялась в ответ: «Подумаешь, мы вообще дрались!» Многие пары достаточно бурно выясняют отношения на катке, это неизбежно, если проводишь там бо?льшую часть жизни.
Как-то случилась дикая ссора на стадионе Юных пионеров. Мы сцепились, наговорили друг другу гадостей, и Самвел меня оскорбил. Я сдержалась — надо было закончить тренировку, но решила не оставлять выходку без ответа. Пока делали круг, так рассчитала траекторию, чтобы потом сразу выскочить за бортик и убежать. Если честно, очень боялась своего партнера. Как только остановились, залепила ему пощечину и спряталась в раздевалке. Потом мы, конечно, помирились. Гезалян хотя и горячий, но отходчивый.
В конце восьмидесятых Татьяна Анатольевна на какое-то время отошла от тренерской работы, решив создать свой театр ледовых миниатюр, и нам пришлось перейти в группу Натальи Дубовой. Я у нее не прижилась. Нами занималась второй тренер — Инесса Викторовна Буцевич, и она совершенно не могла подвести меня к важному старту психологически, потому что воспитывала спортивную злость. Могла сказать:
— Посмотри, какая красотка Анжела Крылова! Какие у нее руки, жесты! А у тебя?
— Ну, раз я такая плохая, пусть у вас Анжела и катается, — вспыхивала я.
Иногда случались просветы, Буцевич «добрела», и я сразу выдавала результат. Видимо, со мной надо было вести себя по-другому — не ругать, а хвалить. Через год мучений не выдержала и решила все бросить. Самвел встал в пару с Таней Навкой. Полгода я жила без фигурного катания, а потом затосковала по льду. В это время из Питера приехал Петя Чернышев. Он и стал моим следующим партнером.
С Петей мы не дрались, но, как мне казалось, не подходили друг другу совершенно. С хорошими физическими данными, красавец, он тем не менее раздражал меня безумно: был ужасно правильным и постоянно учил жизни. Хотя тогда мы оба по существу были детьми: мне — шестнадцать, ему — восемнадцать. Целый год готовились к ответственным соревнованиям, а за три дня до старта Петя меня бросил — объявил, что уезжает в Америку. Вся жизнь полетела в тартарары! Недели две рыдала не переставая, не могла понять, за что он так со мной поступил. Но сегодня Пете даже благодарна — не останься я без партнера, неизвестно, как сложилась бы судьба. Возможно, никогда не попала бы в кино. В это тяжелое время пригласили на студию, и не к кому-нибудь, а к Сергею Соловьеву, который начинал снимать «Дом под звездным небом».
На пробы звали с детства. Благодаря друзьям нашей семьи Георгию Михайловичу и Валентине Петровне Николаенко я попала в актерскую базу «Мосфильма». Георгий Михайлович — известный кинорежиссер, ученик Сергея Аполлинариевича Герасимова. Валентина Петровна — театральный педагог, профессор Щукинского училища. Они считали, что у меня есть способности, однако я в артистки не собиралась и от проб всегда отнекивалась. К Соловьеву тоже не спешила, но мама сказала: «Маша, чем лежать на диване и рыдать, съездила бы на «Мосфильм» ради интереса! «На экскурсию»! Больше ведь там никогда не побываешь». И я поехала — от безысходности.
Сначала прошла фотопробы — на лестничной площадке. На меня нацепили, как показалось, жуткую шляпу (на самом деле она была очень крутая, винтажная, стоила бешеных денег), дали папиросу. Я сунула ее в рот не той стороной, потому что никогда не курила, даже не пробовала. И съежилась, когда все вокруг засмеялись. Подумала: «Зачем я сюда пришла? Не ходила на пробы, и в этот раз не стоило». Мне было шестнадцать, а выглядела десятилетней — закомплексованная, маленькая, худенькая девочка с косой. Лишнее слово боялась сказать. На кинопробах подарили один из получившихся снимков. Я его сразу смяла и зажала в кулаке, чтобы никто не увидел, потому что себе не понравилась. Так и везла домой и всю дорогу думала — выбросить или показать маме? Она, увидев мою фотопробу, сказала: «Ты тут такая красавица!» Только благодаря ей «исторический» снимок и сохранился до сих пор.
Соловьев проводил кастинг месяца два, не меньше. Меня это, впрочем, не особенно интересовало. Съемки в кино не могли повлиять на дальнейшую судьбу. Как мастеру спорта по фигурному катанию мне была одна дорога — в физкультурный институт.
Потихоньку даже начала готовиться к экзаменам, купила книги по анатомии. Но поступать не пришлось. Меня утвердили, и все лето я снималась — ничего не понимая, никого не зная. Музыку к фильму писал Борис Гребенщиков. Я совершенно не представляла, кто это, пока не встретила соседа по дому — большого поклонника рок-музыки.
— Привет, Маш. Ты куда?
— Да вот, вызвали на запись с каким-то Гребенщиковым.
— С кем? — подпрыгнул он. — Слушай, возьми у него автограф, очень прошу! Это же сам Борис Гребенщиков из группы «Аквариум»!
— Ну ладно. А что хоть он поет?
— Ты не поймешь.
И правда, такую музыку я тогда не понимала.
Съемки шли долго. Бо?льшую часть времени мы проводили в ожидании — солнца, установки света, грима. Некоторые сцены занимали чуть не по две недели. В советское время в нашем кино все было не так, как сейчас. Когда в группе спрашивали «Ты не устала?», я искренне не понимала, от чего тут можно устать. Целый день сидишь, ждешь своего прохода или реплики и только смотришь, как трудятся другие. Меня совершенно завораживала работа замечательного оператора Юрия Клименко. Таких людей я прежде не видела. По характеру Юрий Викторович очень спокойный, невозмутимый — абсолютная противоположность взрывному Сергею Александровичу, который постоянно нервничал, бегал по площадке и кричал:
— Юра, мы сняли это?! Юра, Юра!
— Да сняли, сняли, — через паузу отвечал Клименко.
— Как это было? Хорошо?
— Антониони!
В группе ко мне относились доброжелательно, особенно Михаил Ульянов, игравший отца моей героини. Он видел, как я была зажата, но не проявлял никакого недовольства или раздражения, не делал замечаний.
Я была дико закомплексованной. Когда нашла в сценарии эпизод с раздеванием, чуть не упала в обморок! Но все получилось очень красиво и интеллигентно, наверное потому, что сцену придумал сын Соловьева Митя, игравший возлюбленного моей героини. А сам Сергей Александрович сделал все, чтобы мне на площадке было комфортно. Понимал, что актрисе всего шестнадцать.
Соловьев открыл во мне такие качества, о которых сама не догадывалась. Например, что могу заплакать или закричать при людях, в кадре. В фигурном катании не принято так себя проявлять. Конечно, в танце приходилось выражать определенные чувства, но дозированно, используя особые средства. Все-таки спортсмен — не актер в классическом понимании этого слова.
С Митей мы подружились, хотя в принципе между нами было мало общего, разве что возраст. Соловьев-младший оказался не мажором, а напротив — хорошим парнем, человеком нежной души. Ходили с ним на какие-то мероприятия, концерты. Мне запомнились абдуловские «Задворки», которые Александр Гаврилович устраивал рядом с «Ленкомом». Спустя много лет меня спросили: «Маша, ты ведь играла в фильме «Гений»? Почему его нет в твоей фильмографии?» Оказывается, один из эпизодов снимали во время «Задворков» и я попала в кадр.
Узнав, что снимаюсь в кино, мой папа возмутился и позвонил маме:
— Ну что, отдала дочь в проститутки?
Он был невысокого мнения об актрисах. На что мама ответила:
— А почему нет, Витя, если хорошо платят?
Тогда он попытался провести воспитательную беседу со мной:
— Ты не представляешь, в какой ужасный мир попала!
— Я очень уважаю твое мнение, но позволь самой с этим разобраться, — ответила я.
И до сих пор благодарна ему за то, что услышал и доверился мне.
Еще во время съемок Соловьев предложил поступать к нему во ВГИК, на актерский. Я сказала:
— Нет.
— А куда же ты собираешься? — поинтересовался он.
— В физкультурный институт.
— Хочешь с хоккеистами учиться?!
Рассказала о нашем разговоре маме. Она посоветовала: «Ну и поступай во ВГИК, раз есть такая возможность. Если не понравится, через полгода уйдешь. В физкультурный всегда успеешь».
Почему через полгода? Вступительные экзамены проходят летом, а Сергей Александрович набирал зимой: занятия начались в январе. Курс у нас сложился странный. Соловьев ценил неординарных людей, но я их почему-то побаивалась и мало с кем общалась. Среди моих однокурсников были Лена Корикова, Оксана Арбузова, Ксюша Качалина, Олег Васильков, Наташа Пьянкова... Митя, сын актрисы Екатерины Васильевой и драматурга Михаила Рощина, тоже с нами учился. Я даже была в него немного влюблена. У Митьки был потрясающий юмор. Когда узнала, что он стал священником, не сразу поверила.