EsquireИстория

Холст, масло, арест. Как искусство больше 100 лет становится заложником политики и идеологии

Марина Анциперова|Ксения Коробейникова

Опасения насчет возвращения коллекции Морозовых из Фонда Луи Вюиттон, произведений Эрмитажа и других зависших на Западе российских культурных ценностей заставили обратиться к истории. Искусство, а особенно искусство уровня национального достояния, уже не раз приобретало статус «заложника», когда возникали к тому политические и юридические предпосылки, — фактически становилось разменной монетой в отношениях между государствами и не только. Особенно в случае спорной принадлежности/происхождения коллекции, лазеек в законодательстве и отсутствия выстроенной системы гарантий, которые бы обеспечивали возвращение или отстаивание коллекций. Национализации, конфискации, аресты — изучим столетнюю историю международных и локальных, музейных и политических арт-дел.

1918

Пришла Октябрьская революция, а за ней и национализация с декретами советской власти: конечно, в первую очередь это коснулось самых знаковых собраний — коллекции Ивана Морозова и Сергея Щукина, включающих десятки Ван Гогов, Матиссов, Пикассо и других первых имен французской школы. В 1923 году собрания объединили под крышей Государственного музея нового западного искусства, который стал первым в мире музеем современного искусства (нью-йоркский МоМА возник только через пять лет) и прожил до 1948 года.

Его расформировал Сталин по идеологическим соображениям — за формализм и буржуазность: в постановлении коллекцию обвиняли в «низкопоклонстве перед упадочной буржуазной культурой эпохи империализма» и утверждали, что она «нанесла большой вред развитию русского и советского искусства». Если в Декрете 1918 года она характеризовалась как «исключительное собрание великих европейских мастеров», которое «по своей высокой художественной ценности имеет общегосударственное значение в деле народного просвещения», то теперь была объявлена общественно вредной и социально опасной и распалась. Работы между собой распределили Пушкинский и Эрмитаж, а в здание Музея на Пречистенке въехала Академия художеств СССР — главный оплот социалистического реализма, который набирал обороты.

1927

За пределами России самое большое собрание работ Казимира Малевича хранится в амстердамском музее Стеделийк. Художник оставил их во время командировки, думая, что на время, а оказалось — навсегда. Ему тогда надо было срочно вернуться на родину (где его позднее арестовали), и он, беспокоясь о сохранности картин, оставил их на передержку другу, архитектору Хуго Херингу. Тот долгие годы берег работы, даже спас их от сожжения нацистами, когда те расправлялись с «дегенеративным искусством». Забрать работы Малевич так и не смог, потому что умер в 1935-м. А через 20 лет директор Стеделийка предложил Херингу продать коллекцию, на что тот согласился.

Но не согласны со сделкой оказались наследники художника, ведь Херинг по закону не являлся правообладателем коллекции. После многолетней судебной тяжбы в 2008 году они оспорили сделку и получили компенсацию в виде пяти работ. Теперь в музее экспонируется 29 произведений Малевича. Похожим образом и МоМА досталось семь его картин.

1933–1945

Сосчитать количество работ, за эти годы конфискованных нацистами, просто невозможно. Только проект Looted Art составил базу из 25 тысяч объектов (в 15 странах). База продолжает пополняться: в мюнхенском доме одного только Корнелиуса Гурлитта, арт-дилера, сотрудничавшего с нацистами, после его смерти в 81-летнем возрасте нашли 1400 произведений, включая картины Марка Шагала и Анри Матисса.

Одно из самых известных хранилищ, куда нацисты отправляли награбленные сокровища, располагалось во французской галерее Jeu de Paume. Историк искусства Роз Валлан секретно сохранила запись о 20 тысячах произведений, которые здесь побывали. Эти данные помогли потом в поисках работ, но, как выяснилось, многие из них были уничтожены: те, что считались «дегенеративным искусством». К примеру, работу Клода Моне так и не нашли, и предполагается, что ее уничтожили.

Но многое и уцелело, потому что было надежно спрятано: из самого важного — «Мона Лиза», которую пять раз перевозили по стране, чтобы было сложно отследить ее местонахождение. Это было довольно рискованно: портрет хрупкий и сейчас едва ли может покидать стены Лувра чаще чем раз в четверть века. В последний раз картину вывозили в 1974-м, когда благодаря стараниям тогдашних директора Пушкинского музея Ирины Антоновой и министра культуры Екатерины Фурцевой «Джоконда» оказалась в Москве.

1977

Легендарный коллекционер русского авангарда Георгий Костаки до последних дней пребывания в СССР мечтал открыть музей современного искусства в Москве. Не сложилось: повлияли и бюрократические препоны, и сложности в поисках подходящего здания, и возросшие политические риски. В середине 1970-х началась «зачистка» коллекционеров, их запугивали, отнимали коллекции, судили и иногда даже сажали. Досталось и Костаки: дачу подожгли, а квартиру обокрали. Тогда он решил уехать на историческую родину в Грецию, где можно было продать второстепенные вещи и обеспечить семье благополучную жизнь. За возможность вывезти бо́льшую часть вещей (легально и беспошлинно) советская власть получила от коллекционера остаток собрания (меньшую, но лучшую часть, по мнению специалистов) и распределила полученное между Третьяковкой, Музеем Рублева и «Царицыно».

Так и случился знаменитый «дар Костаки», который вместе с тем позволил не распылить сокровища по миру (чего не скажешь про судьбу собрания другого значительного собирателя и друга Костаки Николая Харджиева). Если говорить о юридической стороне вопроса, то после передачи «дара» специальным решением Секретариата ЦК КПСС семье Костаки разрешили выехать и оставшуюся часть коллекции «в порядке исключения вывезти из СССР за границу». В ответ на готовность сотрудничества власть гарантировала коллекционеру «в случае соответствующего обращения разрешить Костаки и членам его семьи возвращение в СССР с правом на постоянное жительство».

1987

«Дело» Александры Томилиной началось примерно за 30 лет до этого года, когда она познакомилась с Наталией Гончаровой и Михаилом Ларионовым, будучи их соседкой по парижскому дому. Почти 30 лет она была натурщицей художника и состояла с ним в близких отношениях, а после смерти Гончаровой стала его второй супругой и впоследствии получила в наследство все работы не только мужа, но и художницы. Наследников у Томилиной не было, и в своем завещании по просьбе Ларионова она все до последней картины отписала в пользу Советского Союза.