«Если я не дойду до миллиарда, будет смешно»: как Тина Канделаки зарабатывает на масках и сериалах
Гость Forbes Capital, популярная телеведущая Тина Канделаки, рассказала, как управлять косметической компанией, будучи звездой телевидения, и помогает ли в бизнесе муж из «Ростеха».
Деятельность Тины Канделаки давно уже вышла за тесные рамки российского медиа- и шоу-бизнеса — телеведущая активно пробует себя в ресторанном деле и индустрии красоты. Оставаясь генеральным продюсером на телеканале «Матч ТВ», Канделаки владеет рестораном грузинской кухни «Тинатин» и долей в элитном спа-салоне «В Копернике», а также развивает собственный косметический бренд AnsaLigy, под которым выпускаются маски-патчи для лица. В косметику от Тины Канделаки успел вложиться бывший вице-президент Mail.ru Group Александр Кабаков, который с ходу оценил AnsaLigy в €1 млн. Диверсификация бизнеса пошла Канделаки на пользу: за прошлый год ее доходы выросли более чем в два раза, превысив 130 млн рублей. О том, как управлять косметической компанией, будучи звездой телевидения, и помогает ли в деле муж из «Ростеха», бизнесвумен рассказала журналисту Елене Тофанюк.
Сегодня у нас в гостях человек, который не нуждается в представлении — Тина Канделаки. В прошлом году ваш муж (директор по особым поручениям «Ростеха» Василий Бровко. — Forbes) опубликовал декларацию, и весь мир узнал, сколько вы заработали — 130 млн рублей. Вы с этим, вообще, как? Вам комфортно?
А мир давно знает, сколько я зарабатываю. Forbes неоднократно публиковал мои доходы. В 2013 году, если я не ошибаюсь, опубликовали, что у меня доход составляет $3,3 млн. То есть я, в принципе, давно много зарабатываю. Просто в силу того, что Василий работает в «Ростехе», мои доходы теперь стали частью доходов жен госчиновников, они приобрели некую «новую искренность».
Так что я к этому вполне себе нормально отношусь. Я ничего не скрываю. И, наоборот, я этому отчасти даже рада. Я, например, всем людям, которые меня окружают, говорю: «Мы сейчас живем в эпоху такой цифровой откровенности, что лучше самому все рассказать — а если есть такая возможность, я ею воспользуюсь — чем что-то скрывать». Можем подробно пройтись по составляющим этой суммы.
Ловлю вас на слове. The Bell подсчитал, что 90 млн рублей из этих денег вы заработали на концертах и выступлениях. Они правильно подсчитали?
Да, абсолютно точно.
А все остальное, получается, это ваш бизнес?
Ну, я состою в нескольких бизнесах как собственник в разном долевом участии. Это ресторан «Тинатин», это AnsaLigy и это спа-клиника «В Копернике», которая мне принадлежит 10 лет.
Что из них более доходно сейчас?
AnsaLigy, конечно, — с точки зрения дивидендов. То есть, смотря что вас интересует. Если чистые дивиденды, то это, конечно, AnsaLigy. Но, например, по отношению к клинике «В Копернике» в AnsaLigy все, что в принципе я буду зарабатывать, на данном этапе было бы здравым вкладывать обратно, потому что в таком бизнесе, как вы понимаете, расходы на маркетинг и пиар должны только расти. Потому что очень агрессивная среда.
А «В Копернике» — это уже состоявшаяся история. Мы пока, честно говоря, не знаем, будем ли ее развивать с точки зрения мультиплицирования. Потому что там все хорошо получилось – на тех 150 квадратных метрах, которые у меня есть, чистая прибыль очень высокая. Там правда хорошо. Поскольку мы научились зарабатывать на столь небольшом пространстве такую прибыль относительно других салонов, мне, конечно, поступают предложения или расширяться, или продавать франшизу. Но я к этому очень деликатно отношусь, наблюдая за тем, как продают франшизу коллеги. Я много езжу по регионам и понимаю, что это как плюс с точки зрения капитализации, так и дикий минус, потому что если что-то идет не так, то люди сразу вспоминают тебя, а ты на виду.
Ну, один салон для личности вашего масштаба — это как-то…
По дивидендам, если бы я могла публично озвучить сумму, вы бы поняли, что для личности моего масштаба это вполне себе приличный рекламный контракт. Это VIP-салон, там очень высокие цены — одни из самых высоких в Москве. Ну, и AnsaLigy — конечно, я верила в успех этого предприятия и начала верить в него все больше и больше с какого-то момента. Но я не верила, что это будет вот так серьезно и так по-взрослому. И, наверное, самые большие свои деньги я уже заработала и еще заработаю здесь. Это же компания. Вот вы, например, часто публикуете списки коллег, кто сколько заработал — корпоративы, праздники, мероприятия, зарплаты, «золотые парашюты» и так далее. Но все это же очень ситуативно и сиюминутно. Ты выступаешь — ты зарабатываешь. Завтра ты подвернул ногу — ты не выступаешь, ты не зарабатываешь.
Нужен рентный доход.
Конечно. А компания — это навсегда, капитализация компании — это навсегда, доля в такой компании — это навсегда. Дальше ты просто определяешь, кому продаешь, перепродаешь или завещаешь. Взять хотя бы Эсте Лаудер — я не знаю, в курсе ли вы ее истории или нет — все начиналось с одной веселой женщины, которая ходила по салонам и всем предлагала свою косметику, а закончилось великой империей, которой принадлежит масса сегодняшних современных брендов и которая агрессивно скупает появляющиеся бренды.
Вы туда метите?
Да. На всех стратегических сессиях Эсте Лаудер была для меня одной из ролевых моделей, безусловно, потому что, например, в том же «В Копернике» я уже эту долю завещала своей дочери. И понятно, что мой бизнес отчасти и family бизне. Мы с Линдой Петровной Гусевой (совладелица спа-салона и подруга Канделаки. — Forbes), которая со мной с трех лет, понятно, будем оставлять свои доли детям.
Вы за кадром говорили, что меряете кварталами, но все-таки есть у вас какая-то стратегия или цель? Допустим, ваша компания должна стоить столько-то в таком-то году…
Конечно, на горизонте, условно говоря, 3-5 лет мне хочется довести стоимость компании до миллиарда в рублях. То есть я не схожу с ума и не говорю, что, условно, Charlotte Tilbury (британский косметический бренд. — Forbes) оценили уже в миллиард долларов. Не свойственно мне, конечно, делать консервативные прогнозы, но бизнес научил. Лучше сделать консервативный прогноз, чтобы понимать, ниже какой планки падать нельзя.
Так что если за 3-5 лет (пять — это даже я очень много беру) я не дойду до миллиарда в рублях — ну, это смешно. Я дойду, но просто еще раз повторю: с маской (патчем) я столкнулась с тем, что, как мне говорили многие мои товарищи, у кого производство, например, вынесено в Китай, очень сложно в России делать люксовый продукт.
И у нас нет пока таких производств в России, кроме одного в Чехове. Я туда съездила, выкладывала видео. Там очень интересный бизнесмен, который занимался фармацевтикой, в том числе и в Швейцарии, армянин. Он и купил предприятие в Чехове. И там, конечно, уже такое высокотехнологичное производство косметической продукции.
А вы не хотите производить в Китае?
Понимаете, в чем дело — это разные модели развития. То, что я увидела в Чехове, в принципе, если мы с ним (бизнесменом) сумеем договориться — для меня это прекрасный шанс все-таки сделать национальный продукт полного цикла. Если мы с ним не договоримся, тогда уже все понятно. Мы уже круг сделали по всей стране. Мы со «Сколково» сотрудничаем и более-менее все понимаем. Главная проблема с любым российским продуктом: мы можем собрать телефон, мы можем собрать самолет, мы все можем собрать, но дальше мы не можем довести это до конца и до ума.
Возвращаясь к миллиарду: если в первом квартале выручка у вас была 29 млн рублей, то сколько вы ожидаете по итогам года?
Я не знаю, поэтому еще раз скажу: все очень сильно зависит от маски. Мы же тогда маску выпустили, 29 миллионов-то откуда получилось? Это же из-за патчей.
Я эту историю много раз рассказывала и объясняла. Так как у нас есть спа-салон, то мы через InterCHARM (крупнейшая в России парфюмерно-косметическая выставка. – Forbes), естественно, общаемся с большим количеством людей, задействованных в этой индустрии. На InterCHARM мы познакомились с Валентиной Ивановной (Деменко, генеральный директор косметической компании «Лаборатория ЭМАНСИ». — Forbes). Мы знали, что есть технолог, который может делать российскую косметику и прочее. Вообще, я считаю, что в российской косметике нет бренда, к которому не имеет отношения Валентина Ивановна. Она профессор, доктор биологических наук, то есть это очень интересный человек...
Бабушка российской косметической промышленности…
Да, да. Она очень хорошо выглядит, она молодая женщина. Ей только исполнилось 70 лет. Поэтому Валентина Ивановна — красавица и умница.
Бабушка — это не про возраст, а про заслуги.
Да, это патриарх, скажем так. В общем, когда в нашей клинике уже пошли чувствительные дивиденды, я всегда говорила: «Линда, мне не нужны эти деньги, давай будем их вкладывать в разработки. Что интересного появляется?»
В клинике? Вы имеете в виду «В Копернике»?
«В Копернике», да. Если вы обращали внимание, у меня в Stories в Instagram есть графеновая маска. В России я первая, кто ее купил. Я слежу за всем и все покупаю. Уже практически во всех компаниях, когда от меня звонят, люди говорят: «А, это Тина? Ну, наверняка — она любит все первая покупать и тестировать!». А у меня был вопрос со смывке (жидкости для снятия макияжа. — Forbes), что-то мне не нравилось. И я говорю Линде: «Слушай, давай Валентине Ивановне закажем. Ну что ей — сложно? У нее завод, пусть сделает». И вот так реально я заказала на 100 000 рублей смывку, а потом и тоник. Это так быстро все завязалось и выросло в линию. Она (Деменко) мне просто сказала: «Тина, я очень рада, что ты все время заказываешь на 100 000 рублей, но ты хоть на миллион заказывай. Ну, просто неприлично».
И мы заказывали (косметику) и просто ставили ее в салоне. Мы особо не планировали расширяться, мы не понимали еще, что это может оказаться бизнесом. У меня в салоне множество средств — от Esthederm до Yon-ka. И вместе со всем этим еще и стояла моя косметика. Ну, стояла и стояла. А потом я летела «Аэрофлотом» и купила в duty free патчи от одной известной фирмы. Но это были какие-то клеенки. Я прилетела, эти клеенки сняла и говорю: «Слушайте, такая интересная тема, а тут какая-то клеенка. Можно ведь круто сделать». На что Валентина Ивановна, выдохнув, мне говорит: «У меня есть один рецепт, прям как в сказке, это фантастическая вещь, такого нет в мире». Вы понимаете, «такого нет в мире» — мне же нельзя такое говорить. «Такого нет в мире, но вряд ли ты захочешь это делать, это очень дорогая штука, очень тяжелая и, самое главное, она хендмейд». Я говорю: «Валентина Ивановна, я уже хочу. Что надо делать?».