«Опросы общественного мнения — это про контроль, а не про демократию»
Социолог Григорий Юдин — о том, почему опросы общественного мнения стали препятствием для демократии и почему важно вернуть в Россию подлинную «публичную сферу»
Мы все реже понимаем цифры, которые публикуют СМИ по очередному опросу общественного мнения. Одни не доверяют ВЦИОМу, потому что он якобы «работает на Кремль». Другие — «Левада-центру», который будто бы «отрабатывает западные гранты». Мы не знаем, как получают данные, насколько чисты методики, насколько честны респонденты. Эксперты давно говорят о кризисе отечественной политической социологии, слабой конкуренции и отсутствии заказа на качество со стороны общества и государства.
Примечателен и недавний громкий скандал: агентство Bloomberg опубликовало данные о том, что на фоне пандемии рейтинг доверия Путину снизился до 27%. Посольство России в США назвало эти цифры фейком, а директор ВЦИОМа Валерий Федоров обвинил агентство в «глупости и ангажированности». Но в одном из опросов такие цифры действительно фигурировали, затем методику изменили, журналисты что-то недопоняли или социологи схитрили. Как бы то ни было, мы привыкли ориентироваться на данные социологии, но по привычке держим за спиной скрещенные пальцы. Кому же доверять?
Григорий Юдин, кандидат философских наук, профессор Московской высшей школы социальных и экономических наук, считает, что никому. В своей книге «Общественное мнение, или Власть цифр» он показал, что опросы общественного мнения де-факто стали сегодня средством политических манипуляций и не имеют никакого отношения ни к социологии как науке, ни к репрезентативности. Мы поговорили с известным социологом об этом, а также о том, почему опросы общественного мнения оказались препятствием для демократии.
— Григорий Борисович, один из главных тезисов вашей книги можно свести к тому, что опросы общественного мнения — это не более чем процедуры аккламации существующей власти. Получается, что такие опросы нельзя отнести к демократическим процедурам?
— Это зависит от того, что называть демократией. Опросы с самого начала развивались в рамках плебисцитарной модели демократии. Как раз для этой модели демократия означает, что правит вождь, который берет на себя ответственность за страну, а участие народа сводится к периодическому выражению одобрения личности вождя и его решений — именно это и называется аккламацией. В современных условиях аккламация производится на плебисцитах. Конечно, для многих теоретиков демократии такой взгляд неприемлем — собственно, и формулировался он людьми, которые не слишком почитали демократию и считали ее скорее досадной неизбежностью в век массового общества.
Опросы общественного мнения были созданы для того, чтобы иметь возможность проводить «ежедневные плебисциты», или «перманентные референдумы», как называл их Джордж Гэллап, основатель современной технологии опросов. Однако с точки зрения демократии настоящая проблема с опросами начинается тогда, когда мы отождествляем демократию с этими процедурами голосования. Когда мы воображаем себе, будто есть какое-то заранее существующее «общественное мнение» или «народная воля», которые надо только измерить. Однако демократия — это спор об общественно важных проблемах, это публичная дискуссия, это местное самоуправление, это демонстрации и митинги.
Хуже того, опросы работают с выборками, и может оказаться, что вы или я никогда не попадем в выборку и не получим шанс поучаствовать в опросе. Но демократия построена на идее всеобщего равенства в политике — каждый должен иметь равное право участвовать в управлении своей страной.
В принципе, можно сказать, что все либеральные демократии сегодня идут по этому пути, который можно назвать «электорализацией», то есть сведением демократического элемента к процедурам выборов и голосований — к электоральным процедурам. И мне кажется, что Россия — один из самых ярких примеров этого тренда.
Как ни странно, именно наша страна находится в некоторых отношениях на передней линии развития современных либеральных демократий. Во многом это произошло потому, что те либеральные демократические институты, которые были импортированы сюда тридцать лет назад (прежде всего выборы), удалось не только быстро освоить и встроить в политическую систему, но даже довести до крайности. И поэтому в России функция опросов как формы аккламации видна наиболее четко: она почти сразу была выдвинута на передний план.
— Однако мы видим, что социологи постоянно обращаются к опросам. И при этом вы говорите, что эти технологии — именно политические. Выходит, в каком-то смысле социологи оказались в заложниках этой политической технологии?
— Прежде всего, давайте будем правильно употреблять слова: социология не имеет и никогда не имела ничего общего с опросами общественного мнения. Это распространенное заблуждение. Вы едва ли найдете социологические исследования или статьи по академической социологии, которые всерьез работали бы с замерами общественного мнения. Более того, социологи довольно часто критикуют опросные технологии, потому что они базируются на предпосылках, которые противоречат фундаментальным аксиомам социологии как таковой.
Тут стоит пояснить, что чаще всего под общественным мнением понимают некоторый народный дух или народную волю: якобы этот дух можно высветить, если суммировать индивидуальные мнения в одно целое. Однако социология, которая возникла в качестве академической дисциплины в конце девятнадцатого — начале двадцатого века, принципиально исходила из того, что это невозможно. Потому что общество не состоит из индивидов, оно их превышает. Это просто другого рода реальность, поэтому путем суммирования индивидов о самом обществе сказать ничего не получится.
— То есть здесь из количества в качество переход не происходит ни при каких условиях?
— Верно, не происходит. Это примерно так же, как если бы мы сказали, что из миллиона мух можно получить общество мух. Но это не так. Личность — это одна реальность, общество — иная. И поэтому социология всегда довольно агрессивно относилась к опросам общественного мнения.
«Общественное мнение» и «мнение общества»
— С чем была связана возникшая путница?
— Путаница возникла по двум причинам. Во-первых, исследователи общественного мнения во многом пользуются теми же методами сбора информации, что и социологи. Но здесь сходства заканчиваются: исследователи общественного мнения используют их совершенно для других целей и иначе интерпретируют результаты.
Во-вторых, есть специфически российская ситуация. Дело в том, что самого понятия «общественное мнение» нет ни в одном другом языке мира. Если мы попытаемся перевести «общественное мнение» на любой другой язык, то мы получим что-то вроде «публичного мнения» или «открытого мнения». И само это понятие попало в российскую интеллектуальную традицию в конце восемнадцатого века под названием «общее мнение».
Именно идея «общего мнения», как я показываю в своей книге, лучше всего отражала республиканское видение того, чем является дух народа. Авторам того времени было важно подчеркнуть, что общее мнение есть там, где есть общие интересы, общие устремления, которые поднимаются над индивидуальными устремлениями. А уже впоследствии, к середине девятнадцатого века, «общее мнение» превратилось в «общественное». Однако вновь под «общественным» имелась в виду отсылка не к обществу, а к «общественности» — некоторому достаточно узкому слою критически мыслящих людей, интеллектуальному сообществу, которое осуществляло критическую проработку происходящих в стране событий. Под общественным мнением понималось мнение образованной общественности, а не некоторого «общества» в целом. Иными словами, «общественное мнение» — это вовсе не «мнение общества». Это почти омонимы — как лук со стрелами и лук-порей.
— То есть для Джорджа Гэллапа опросы общественного мнения изначально были именно политической технологией?
— Да, он считал, что это технология для демократии — так он видел демократию. И поэтому сегодня вся отрасль опросов осознанно или неосознанно разделяет взгляды Гэллапа на то, что такое демократия и как она должна работать. Это, по существу, плебисцитарные взгляды.
Гений Гэллапа состоял в том, что он скрестил научную и политическую технологию, убедив всех, что его научный метод спасет современную политику, а его способность предсказывать результаты политических событий — доказательство научности его подхода. Я не хочу сказать, что это была неправда, однако мы должны понимать, что опросы — неотъемлемая часть современной политики, ее невозможно помыслить без них. Конечно, они формируют политику и являются ее инструментом, и тот, кто заявит, что он исключительно исследователь, а от политики держится в стороне, просто говорит неправду. Не потому, что он нехороший человек, а потому, что это невозможно. У опросов колоссальные политические последствия, а в таких странах, как Россия, это и вовсе ключевая технология управления.
Опросы выдают за общественное мнение сумму индивидуальных высказываний. Однако образ мнения, складывающегося из агрегирования высказываний отдельных индивидов, противоречит всему, что социология говорит нам об устройстве современного общества
Демократическая депрессия
— Однако то, что вы сейчас описали, кажется, прослеживалось и раньше. Если посмотреть на позднеантичный мир или допетровскую Россию, то подобная процедура — услышать волю народа — была достаточно широко распространена.
— Здесь нужно соблюдать осторожность. Конечно, сами термины «плебисцит», «аккламация» родом из Древнего Рима. Аккламация — это институт, который расцветал в позднем Риме: когда император подписывал указ, он оглашался на улицах и люди кричали в знак поддержки этого указа. Сам указ оказывался авторизованным и императором, и народом.
Однако нужно понимать, что если мы говорим про Новое время, то народ как самостоятельный политический актор, обладающий собственным голосом, выходит на политическую сцену не сразу. И всерьез об этом можно говорить только к восемнадцатому веку, когда, собственно, и появляется категория «общественного мнения».
В книге я, кстати, выделяю две разные теории общественного мнения. Одна из них имеет демократические корни и связана с Жан-Жаком Руссо, который полагал, что существует общественное мнение как народное волеизъявление о том, что оно считает благом.
Другая концепция общественного мнения — буржуазная. Она исходила из того, что общественное мнение — это концентрация рациональности в обществе. И по мере прогресса, по мере просвещения можно рассчитывать на то, что рациональное общественное мнение займет в обществе главенствующую позицию. Поэтому буржуазные интеллектуалы, собственно, и притязали на то, что являются выразителями общественного мнения в своих высказываниях и изысканиях.
— И все же до конца не ясно, почему в своей книге вы утверждаете, что опросы являются именно препятствием для демократии?
— Опросы стали препятствием для развития демократии в том принципиальном смысле, о котором я уже говорил выше: опросы — это ключевой инструмент для того, чтобы свести демократию к электоральным процедурам. При этом выборы не являются и никогда не являлись демократическим институтом.
Если мы откроем Аристотеля, то у него написано прямо: выборы — это олигархический институт. Потому что на выборах всегда побеждает тот, кто их проводит. Одна часть конфликтующей элиты может сменять другую, но при этом она остается олигархией. Ничего от этого не меняется. Поэтому выборы — это олигархический институт, который просто закрепляет фундаментальное политическое и экономическое неравенство в современном обществе.
Если мы спросим сегодня у первого встречного: «Что такое демократия?», — то он вам, скорее всего, ответит: «Выборы». Для демократии это крайне опасная ситуация, потому что она высвечивает полную ликвидацию реального народовластия. По всему миру это привело к тотальному разочарованию в политике, к отказу участвовать в политике как таковой. Отчаявшихся можно понять: зачем тратить время на голосование, если от этих выборов ничего существенно не меняется?
И Россия, к сожалению, с этой бедой столкнулась в полном объеме. Мало где мы видим сегодня такой же уровень разочарования в политике, как в нашей стране. Даже те же самые опросы показывают, что люди почти никогда не верят в то, что они могут всерьез на что-то повлиять и от них что-то зависит.
— Да и сама возможность любых политических изменений представляется призрачной.
— Да, у нас просто нет альтернативных проектов устройства мира. Мы оказались заперты в настоящем. «Нам не нравится, но по-другому не бывает» — вот это как раз проявление глубокой демократической депрессии, которая видна во всем мире. Все забыли о том, что демократия — это коллективное самоуправление.
А опросы превратились в фабрики по производству цифр, которые конструируют демократическую легитимность, предлагая людям высказываться по тем вопросам, которые они не составляли, по той повестке, к которой они не имеют никакого отношения.
И люди на эти вопросы все чаще реагируют молчанием — они отказываются участвовать в них. Уровень ответов на опросы общественного мнения радикально упал по всему миру. В России, например, коэффициент ответов в опросах сегодня колеблется где-то от 10 до 25%, в зависимости от метода. И даже эти немногие отвечающие, по сути, участвуют в некоторой игре: в России участие в опросе воспринимается как плебисцитарный инструмент, с помощью которого только и можно достучаться до Владимира Путина.
Все это приводит и к широкому распространению политического эскапизма. По всему миру люди все меньше ходят на выборы. В России эти процессы особенно заметны. Здесь местные выборы — это уже что-то несерьезное. А для того, чтобы обеспечить хоть какую-то явку на федеральном уровне, приходится идти на головокружительные ухищрения. Такая ситуация — это сигнал о глубоком политическом кризисе. Судите сами: если вам нужно устроить семидневное надомное голосование для того, чтобы обеспечить явку на плебисцит по Конституции, значит, в вашей политической системе абсолютно точно что-то пошло не так.
— Но тем не менее, в каком-то смысле даже в таких удручающих обстоятельствах опросы все же помогают власти понимать, что происходит с людьми, насколько они довольны проводимой политикой. Например, ясно, что последнее выступление президента в связи с пандемией, когда был анонсирован новый пакет, который многие оценили как хоть сколько-нибудь напоминающий помощь, продиктовано тем, что администрация президента постоянно мониторила реакцию людей.
— Позвольте мне привести метафору, которую не нужно понимать буквально, но которая легко покажет, почему о демократии тут говорить тоже нельзя. Если у вас есть грамотный начальник, который возглавляет лагерь, то он временами будет интересоваться, как заключенные реагируют на те или иные его меры. Ему бунт в лагере не нужен. Поэтому для того, чтобы понять, что и как необходимо компенсировать заключенным, он и будет проводить что-то вроде опросов. По вашему мнению, можно ли это назвать демократией?
— Совсем нет.
— По сути, это просто один из механизмов надзора. Здесь я опираюсь на большую традицию, которую развернул еще Мишель Фуко. Он как раз указывал на то, что в современных обществах одна из важнейших функций социальной статистики — обеспечивать постоянный надзор. Другая же функция опросов, как мы говорили, — производство легитимности. Важно, чтобы каждый гражданин в стране был уверен, что лидер пользуется демократической легитимностью, что условное большинство на его стороне. В итоге мы имеем индивидов, которые отвечают на вопросы инстанции, которая за ними присматривает, и выражают ей поддержку в форме аккламации.
Манипуляции искажения и контроль
— На чем основана сегодня критика методик проведения опросов? И что не так с интерпретацией полученных результатов?
— Я уже говорил, что нельзя принимать данные опросов за выражение народной воли хотя бы потому, что отвечает на вопросы незначительное меньшинство от тех, кто попадает в выборку. Никакая репрезентативность в этой ситуации невозможна. Мы не сможем ее обеспечить. Откуда мы знаем, что те семь процентов людей, которые ответили на наши вопросы, устроены точно так же, как девяносто три процента отказавшихся? У нас нет никаких гарантий.
Можно привести и другой пример. Очевидно, что в России сама идея «обнулить» сроки Владимиру Путину вызвала, мягко говоря, неоднозначную реакцию. И это, кстати, видно даже по опросам. Ситуация — пятьдесят на пятьдесят. И скорее всего, она еще хуже для президента.
Но тот же ВЦИОМ уже в течение нескольких месяцев откровенно скрывает данные, которые у него есть по этому вопросу. Вместо них он публикует совершенно другие данные. Например, по вопросу: «Какие поправки вы считаете важными?» Да какая разница? Люди не задают себе таких странных вопросов — какой мой личный рейтинг важности поправок. Однако информацию о реакции на идею «обнуления» сроков Владимира Путина ВЦИОМ отчего-то упорно не публикует. Значит, он сознательно конструирует медиареальность.
— Говорят еще, что и сама постановка вопросов оказывает очень существенное влияние на то, какой ответ вы получите.
— Да, но это более типичная критика. С помощью вопроса действительно можно легко манипулировать данными. Возьмем тот же пример: ВЦИОМ публикует результаты по этому странному вопросу «Насколько важными вы считаете те или иные поправки?» Естественно, журналисты не смотрят внимательно на то, что спрашивают, и через день мы видим на сайте РБК публикацию с полумиллионом просмотров о том, что подавляющее большинство россиян поддерживают поправку об обнулении сроков. Классический пример манипуляции с вопросом, которая усиливается еще и искажениями в медиасреде.
Другой пример: недавний скандальный опрос «Левадацентра». Они спрашивали об отношении россиян к тем категориям населения, чье поведение «может рассматриваться как преступное и (или) девиантное». И дальше приводили определенные социальные категории, в том числе меньшинства. В частности, они решили добавить в один из вариантов феминисток.
Ясно, что затем обнаружилось: есть большое количество людей, которые хотят ликвидировать феминисток. Однако совершенно непонятно, о чем тут идет речь. Зачем вообще проводить такой опрос? Это бессмысленный опрос, потому что ни одному человеку в России такой вопрос никогда не придет в голову. Это классический пример манипуляции, которая дальше производит только дурные последствия. В обществе начинается рознь: начинает казаться, что рядом с тобой по улице ходят люди, которые каждую минуту хотят ликвидировать феминистку. У одних возникает страх, у других — ожесточение.
— Как вам кажется, цифровые технологии, например Big Data, помогут все же приблизиться к репрезентативности проводимых опросов? Ведь если посмотреть на Запад, то там, например, онлайн-опросы, сетевые исследования, популярные в маркетинге, стали все чаще использоваться и в политике.
— Онлайн-опросы принципиально не репрезентативны. Потому что для того, чтобы опрос был репрезентативен, выборка должна быть случайной. Грубо говоря, у каждого человека из совокупности должен быть равный шанс попасть в эту совокупность. В онлайн-опросе, за редкими исключениями, нет возможности гарантировать всем такую равную вероятность. Для этого вам нужна полная база электронных адресов всей страны.
Конечно, движение в этом направлении в России уже есть. Например, в рамках опроса «Активный гражданин». И если однажды нас всех заставят зарегистрироваться на «Госуслугах» и установить себе приложение, то после этого все наши контакты будут в доступе у централизованного распространителя опросов. И вот только тогда они станут в той или иной мере репрезентативными. Хотя и это не снимет проблему отсутствия самих наших ответов, ведь мы всегда можем отказаться отвечать.
— Однако Big Data позволяет обойти проблему «неответа». Мы можем просто собирать информацию и затем определенным образом ее анализировать. В том числе и для осуществления политики.
— Да, это возможно. Мы действительно можем многое узнать о человеке по тому, какие покупки он совершил вчера в магазине, или сколько раз ездил в метро, или по какому маршруту обычно движется по городу. Например, зная, за кого он склонен голосовать, мы можем влиять на его выбор, таргетируя его рекламой.
— Тут же вспоминается пример с Трампом.
— Да, и он многих сильно напугал. Появились опасения, что перед нами технология, которая «взламывает мозги». Это, конечно, не так — ничего радикально нового в кампании Трапа не использовалось. Механизмы микротаргетинга и психографические существуют давно — кампания Обамы тоже активно их использовала. Просто сейчас благодаря социальным сетям у них появляются дополнительные возможности. Однако это не какое-то универсальное оружие — время от времени связи между параметрами человека и его политическим поведением меняются, и тогда все эти инструменты на время перестают действовать. Политика тем и хороша, что она основана на непредсказуемости — политические изменения подрывают те социальные классификации, к которым привыкли.
Другой вопрос, можно ли информацию, которую мы получили благодаря Big Data, назвать «общественным мнением»? Едва ли. Здесь почти теряется связь с исходной категорией общественного мнения, с которой эта традиция начиналась в восемнадцатом веке. Есть ли здесь хоть какая-то связь с демократией? Скорее это просто еще одно средство для слежки.
— То есть это все равно про практики контроля?
— Да, скорее это про более точный и тонкий контроль. Опять же, я пишу в книге, что для полиции в странах вроде Франции и России еще до всяких опросов было ясно, что общественное мнение является предметом ее обязательного надзора. Тогда еще все спорили по поводу того, есть ли в России общественное мнение. И Александр Пушкин, если помните, на это все сетовал. А вот в Третьем отделении никто этим вопросом не задавался. Они совершенно точно знали, что общественное мнение есть и что за ним нужно пристально наблюдать. Поэтому полицейское внимание к общественному мнению существовало уже начиная с девятнадцатого века. Так же и тут: Big Data может стать просто дополнительной техникой контроля вдобавок к опросам.
Вернуть «публичную сферу»
— Получается, что, строго говоря, сама процедура опросов общественного мнения никогда не сможет обеспечить действительно нормальную и прозрачную связь между потребностями гражданина и самой властью, которая эти потребности может удовлетворить? Что у этого инструмента нет никакой, скажем так, положительной миссии?
— Во-первых, само противопоставление «гражданина» и «власти», где первый должен попытаться что-то донести до второй, является фундаментально антидемократическим. Потому что по российской Конституции власть все-таки принадлежит народу. Да, в плебисцитарной логике у народа нет власти — она у лидера. И все, что может сделать народ, — поддерживать его или не поддерживать. Но это недемократическая логика.
Если же говорить о самих опросах, то определенные выходы, как и положительные элементы, тут все-таки есть. Для этого, во-первых, сами опросы общественного мнения должны предлагать более широкую повестку, с более широким и разнообразным кругом действительно важных для людей вопросов. Необходима плюрализация опросов общественного мнения. Решение тут может быть организационным. В России поле опросов было резко ограничено искусственным образом в начале двухтысячных годов: оно было сведено фактически до трех компаний. И все эти три компании, независимо от их политической лояльности, на самом деле чаще всего задают одни и те же вопросы. Если сломать эту монополию, информация будет куда более насыщенной и интересной. Мы будем получать в информационном поле разные опросы на разные темы.
Во-вторых, пора начинать публиковать коэффициент результативности. Почему, когда мы проводим выборы, то публикуем цифры явки, но не публикуем после опросов цифры, которые показывают долю ответивших? Уверяю вас, если бы эти цифры публиковались, наше представление о глубине и точности этих опросов изменилось бы радикально.
Но все-таки я хочу еще раз подчеркнуть: сами опросы проблему политического кризиса либеральной демократии не решат по определению, потому что у них совершенно другая задача. Скорее имеет смысл говорить о возвращении к исходному смыслу термина «общественное мнение». Тогда политики или интеллектуалы не стеснялись претендовать на то, что они выражают общественное мнение. И в первую очередь они делали это благодаря публичной сфере, которая постоянно жила критикой, дискуссиями, живой коммуникацией. Само понятие «общественное мнение» по своему генезису очень тесно связано с понятием «публичная сфера»: оно, собственно, только там и рождается. Именно такую публичную сферу в первую очередь необходимо вернуть в Россию.
Фото: Keystone Pictures Usa/zuma\tass
Хочешь стать одним из более 100 000 пользователей, кто регулярно использует kiozk для получения новых знаний?
Не упусти главного с нашим telegram-каналом: https://kiozk.ru/s/voyrl