Ближневосточный разлом
Ближний и Средний Восток обречен на трансформацию. В чьих интересах она пройдет и где интерес России?
Последний всплеск напряженности в ирано-американских отношениях, разрешившийся скоротечным обменом ракетными ударами и стоивший жизни пассажирам украинского «Боинга», вновь обозначил основные линии военно-силовой напряженности в регионе, формировавшиеся последние тридцать лет, с момента американской операции «Буря в пустыне» в 1991 году. Трансформация Ближнего и Среднего Востока уже давно напрашивалась: к ней начинали подбираться еще с конца 1970-х, когда на фоне Кэмп-Дэвидского процесса появились концепции более глубокого переформатирования региона, известные под общим условным наименованием «новый Большой Ближний Восток». Политически они были направлены на преодоление «колониального наследства» и формирование принципиально новой политической архитектуры региона, позволяющей США управлять процессами политического и экономического развития.
Концепция нового Большого Ближнего Востока циркулирует в западных политических и экспертных кругах с конца 1970-х годов, странным образом совпав с «исламской революцией» в Иране. Концепция построена на изменении границ государств в соответствии с их этническим составом при демократизации политических режимов. Она связывается с деятельностью американских востоковедов Бернарда Льюиса и Ральфа Петерса, продвинувших свои идеи в политические круги в США и Великобритании.
Важное отличие сегодняшнего дня от ситуации, сложившейся после разгрома режима Саддама Хуссейна в Ираке в начале 2000-х годов и начала распада иракской государственности, создавших политические условия для переформатирования, заключается в том, что теперь для таких процессов появилась полноценная геоэкономическая перспектива: рост активности альтернативных США внешних игроков в регионе (Китая, ЕС и России) создает возможности формирования новых центров экономической консолидации.
Ближний и Средний Восток обречен на трансформацию, и главный вопрос не в том, какой кровью эта трансформация обойдется. Вопрос в том, кто и в чьих интересах будет управлять этой трансформацией и на какое время регион будет выключен из развития мировой экономики, где доминируют процессы регионализации.
Три логики трансформации региона
Проблема США в том, что в Вашингтоне во все политические эпохи искренне считали, что переформатировать регион могут только они. Начиная со второй половины 1980-х это было именно так, но времена меняются, и сегодня мы имеем дело со столкновением в регионе трех логик: американской, иранской и турецкой. Конечно, и другие страны имеют в регионе свои интересы и позиции. Саудовская Аравия, судорожно пытающаяся найти модель выживания в море нестабильности, которую Эр-Рияд сам же и стимулировал. Китай, рассматривающий регион как важнейший вектор геоэкономической экспансии. Германия, Индия, Япония и, естественно, Россия, претендующая на статус важнейшего военно-дипломатического посредника. Но все эти силы действуют в пространстве, создаваемом столкновением логик поведения, реализуемых в регионе США, Турцией и Ираном, пытаясь их изменить или вовсе сломать в свою пользу.
Иранская логика проистекает из переоценки опыта первой волны экспансии Ирана на Ближнем и Среднем Востоке в 1985–1990 годах, связанной с эксплуатацией потенциала идеологической экспансии неошиизма и созданием сети радикальных проиранских шиитских организаций. Многие созданные в тот период организации, например «Хезболла», не просто выжили, но превратились во влиятельных игроков средне- и ближневосточной политики, впрочем, несколько поубавив в радикальности. Смысл нынешней, третьей по счету волны, вероятно, можно охарактеризовать как попытку трансформации политического влияния в контроль пространства и институтов государства. Так, проиранские силы действуют в Ираке, Ливане и Йемене, в меньшей степени в Сирии и Бахрейне. Новая логика вполне естественным образом проистекает из попытки создать более респектабельный образ и Ирана, и неошиизма, а также из усилившегося влияния сторонников прозападной, преимущественно проевропейской линии в иранской элите. Но стратегические цели и возможности Ирана наталкиваются на внутреннюю разобщенность в элите, отсутствие среднесрочного консенсуса развития, нарастающие внутренние социально-экономические проблемы и низкую дисциплину на среднем политическом и военном уровне. Но при всей геополитической оправданности своих действий Иран действует в последние три года в условиях стратегического цейтнота.
Турецкая логика наиболее очевидна и откровенна. Анкара еще до того, как Реджеп Эрдоган начал считаться авторитарным правителем, убедилась в том, что для реализации концепции неоосманизма одной мягкой силы недостаточно и что основой для влияния Турции в мире может стать ее новая роль в Восточном Средиземноморье, достигаемая только при условии формирования «большой Турции» с продолжениями в виде контролируемых турецкими и протурецкими силами важных в ресурсном отношении пространств. Территориальное расчленение Сирии и переход Алеппо под контроль протурецких сил мыслился и как преодоление исторической несправедливости, и как шаг в направлении Турции как великой державы Востока, с которой по-другому будут говорить и на Западе. Но турецкая логика столкнулась и с противодействием арабских стран, в том числе считавшейся дружественной Саудовской Аравии, и с чисто военными проблемами, и с экономическим перенапряжением. Сейчас реализация этой логики отложена, но возврат к ней при условии сохранения внутриполитической стабильности в стране — вопрос времени.
Думать, что Дональд Трамп что-то принципиально поменял в политике США на Ближнем Востоке, — большая ошибка. Он просто откровенно говорит о том, что раньше скрывалось за частоколом слов-пустышек («демократизация», «интеграция» и т. п.) эпохи закатной глобализации. Для США вариант трансформации региона, при котором вокруг Ирана в Персидском заливе формируется относительно самодостаточный военно-политический и экономический центр влияния, довольно быстро перерастающий региональные рамки, неприемлем. Американская логика основывается на понимании невозможности сохранения монополии на влияние в регионе, но вполне укладывается в концепцию AA/AD (контроль доступа в регион и предотвращение доминирования в регионе враждебных сил), сводящуюся к тому, чтобы не дать возможности закрепиться в регионе конкурирующей силе — Китаю. Убийство генерала Касема Сулеймани, вероятно, тоже было частью подобной логики.
Но обладают ли США достаточными ресурсами, чтобы сдерживать Иран, опираясь на своих региональных союзников, подобно тому как это происходило в 1980-е, когда энергия экспансии неошиизма была успешно американцами локализована? Конечно, такой вариант наиболее привлекателен, но условия для его реализации существенно изменились. На севере Ирана не потенциальный «фронт» в лице СССР, а «недосоюзник» Россия. Разрушения социальных институтов в таких масштабах, как в первой половине 1980-х годов, уже не происходит, хотя кризис неоисламской политической системы очевиден. А главное, союзники США качественно деградировали, и это касается не только Саудовской Аравии — доверие к США после «арабской весны» и кульбитов Трампа, похоже, находится на очень низком уровне.
Ничего принципиально нового в описанных трех логиках нет. И все они предполагают в той или иной степени изменение «исторических», а на деле политически сконструированных границ. Но США сейчас более чем когда-либо политически и морально готовы сокращать свое присутствие в регионе, хотя они совершенно не готовы быть оттуда выгнанными и тем более не готовы передать контроль над регионом иранцам. Вашингтону куда проще перейти от стратегии управляемого хаоса («арабской весны») к политике хаоса неуправляемого, особенно если внутриполитические издержки для США будут минимизированы. У США сейчас куда большая свобода рук и куда меньшая уязвимость перед «разлетом осколков» от взрыва региона, нежели еще пять-семь лет назад. Особенно если учесть, что США теперь не надо думать о доступе к ближневосточной нефти, — они, скорее, заинтересованы в том, чтобы как минимум часть ближневосточной нефти с рынка ушла. Что касается стимулирования потока нефтедолларов в американские инвестиционные инструменты, то «взрывная» трансформация региона это существенно облегчит.
Иран как фокус трансформаций в регионе
Иран справедливо считается крупнейшим и сильнейшим игроком в регионе, к которому вряд ли какая-то другая страна сможет приблизиться по потенциалу. Более 80 миллионов человек населения после взрывного роста последних двадцати лет с доминированием молодежи. Высокий уровень урбанизации, несомненные успехи в медицине, промышленности, бесспорное усиление влияния на единоверцев во всех частях мира, реальная политическая борьба и публичное оппонирование друг другу различных групп в элите. Огромная внутренняя межнациональная напряженность, сохранение архаики в социальных отношениях, проблемы в сельском хозяйстве и снабжении крупных городов, сохраняющийся, несмотря все усилия, раскол в элите между «реформаторами» и «консерваторами», логистическая несамодостаточность, низкая обученность вооруженных сил, технологическая архаичность, не говоря уже о клановой разобщенности, бегство молодежи из страны и в целом враждебная диаспора… Это тоже Иран.
Иран может справедливо считаться страной с колоссальными социально-экономическими противоречиями. Международные санкции до известной степени эти противоречия законсервировали, приморозили, но очевидно, что пружина начинает распрямляться. Иран категорически нуждается в социально-экономической модернизации, вопрос только, какой ценой и по какой модели. Дальнейшее существование страны в нынешнем формате «посттеократии» и «недоимперии» грозит внутренним взрывом.
Именно поэтому Иран так упорно искал в мире поддержки, но сам не стремился стать кому-либо союзником. И именно поэтому чрезмерное сближение КСИР и лично генерала Сулеймани с Китаем так напугало многих и в Тегеране, и в Куме, и в Вашингтоне, и в Берлине. Ибо выбор модели модернизации неизбежно привел бы к слому сложившегося политического равновесия, в целом устраивавшего элиту, немалая часть которой — это представители состарившихся и стремящихся стать респектабельными семейных кланов.
Иран может стать центром геоэкономической консолидации Среднего Востока как самостоятельного, отдельного от Ближнего Востока макроэкономического региона, не только реализовав свой ресурсный потенциал, но и превратившись в системообразующий глобальный логистический коридор Север — Юг, более того, с учетом его политического и военно-силового потенциала, — в важнейший транспортный узел с векторами в направлении и Восточного Средиземноморья, и Индийского океана. В совокупности с промышленной модернизацией — возможной, впрочем, только при условии преодоления архаики в социальных отношениях — доминирование Ирана в новом субрегионе, включающем в себя и прибрежные области Аравийского полуострова, стало бы естественным.
Но Иран может стать и «бомбой» для региона, взорвавшись изнутри и запустив процессы переформатирования региона по этническому и религиозному принципу, взламывающие не только традиционное политическое деление, но и сконструированные в последние пятьдесят-шестьдесят лет системы экономических отношений. А «запалом» к этой «бомбе» является Ирак, с самого начала своего существования развивавшийся как геополитически несамодостаточное alter ego Ирана, повторяя многие внутренние уязвимости «большого брата», делающего все, чтобы не допустить переход Ирака под контроль недружественных Тегерану сил и тем более превращения его в плацдарм для военно-силового давления на Иран.
Сценарий внутреннего взрыва с последующей «перестройкой» в отношении Ирана выглядит более актуальным, особенно учитывая масштабы социальных противоречий, вылившихся в сравнительно жестокое даже по иранским стандартам противостояние демонстрантов и властей осенью 2019 года, а затем – в январе 2020-го. Налицо явная тенденция радикализации протестов даже по сравнению с 2009–2011 годами, когда была предпринята первая попытка распространить на Иран технологии «арабской весны». Одновременно нарастает раскол в элите, начинающей проявлять склонность к уступкам. Заметно отсутствие у иранского руководства внятной стратегии социальной модернизации, требующей выхода за рамки неоисламской модели развития — основы государственности Ирана. Стратегия социально-экономической модернизации подменяется во многом наивными, если не сказать утопическими надеждами на сотрудничество с Западом, прежде всего с Европой. В целом в Иране созрели многие, если не все условия для начала процесса, который в России именовался перестройкой. И главной ее силой, как и в начале исламской революции 1978–1979 годов, станет многочисленная и почти не имеющая социальных перспектив молодежь, увлеченная лозунгами исправления социальной несправедливости.
Но «перестройка» в иранском ее варианте может быть относительно быстро переведена в силовое русло: политическое руководство страны уже не взрывают (как взорвали 30 августа 1981 года президента Ирана Мохаммада Али Раджаи и премьер-министра Мохаммада Бахонара, а еще раньше — третьего по влиянию человека в Иране Мохаммада Бехешти и 70 человек из руководства Исламской республиканской партии), но кровь в политическом противостоянии для иранцев, похоже, остается делом обычным. А особенно в условиях нарастания противоречий между различными группами иранских силовиков, еще более обострившихся после трагедии с украинским «Боингом».
Как результат мы получим распад традиционного Большого Ближнего Востока на несколько макрорегионов, большей частью несамодостаточных и открытых для внешних манипуляций, наиболее значимым из которых может стать Большой Левант — экономическая и финансовая доминанта Восточного Средиземноморья, где за влияние уже началась жесткая конкуренция.
«Большой Левант» — историческое название мультикультурных территорий Сирии, Ливана, северной части Израиля, Южной Турции, ориентированных на обеспечение торгово-логистических операций на стыке Европы, Африки и Ближнего Востока с выраженной инвестиционной составляющей. Исторический центр развития сельского хозяйства. Попытку нового рывка в аграрных технологиях в Сирии прервала гражданская война.
Другим потенциальным фокусом экономической и политической консолидации может стать Египет, уже сейчас пытающийся обозначить свою доминирующую роль в Северной Африке, в том числе через демонстрацию нового уровня военно-силовых возможностей.
Но часть субрегионов Ближнего Востока, прежде всего Персидский залив, а при «обвальном» сценарии и в целом пространство «от Суэца до Ормуза», на длительный срок (по опыту двух последних войн в Персидском заливе — до десяти лет) выпадет из глобальных экономических процессов, а имеющийся у них сейчас инвестиционный потенциал будет полностью «выметен» из региона.
При любом сценарии Ближнего Востока в прежнем виде просто не будет. Вопрос лишь в том, где будет находиться перспективный геоэкономический центр вновь формируемого макрорегиона: как и прежде, в Восточном Средиземноморье, или же он сместится в Персидский залив. В последнем случае на временной дистанции в 12–15 лет, если, конечно, не произойдет большой региональной войны по сценарию «все против всех», мир может столкнуться с возникновением нового глобально значимого игрока, причем не только на ресурсном поле, но и на логистическом, в перспективе — после наращивания военно-силовых «мускулов» — способного играть существенную роль в Южной Азии. Но справедливо сказать, что ключом к трансформациям Ближнего и Среднего Востока, а возможно, и возникновения на этом пространстве нескольких относительно самодостаточных макрорегионов является успешная социально-экономическая модернизация Ирана. Или ее провал.
Россия как интегратор противоречий
«Логика России» не является пока фактором, определяющим будущее региона. Решение России в октябре 2015 года начать операцию по стабилизации в Сирии было продиктовано совокупностью ситуативных факторов, а не стратегическими соображениями. Вряд ли даже самые прозорливые в Москве тогда могли предполагать, что «форточка возможностей», которую для России в глобальной геополитической торговле открывало сохранение режима Башара Асада в Дамаске, превратится в почти распахнутую дверь к возможности играть роль ключевого игрока в определении будущего важнейшего в геоэкономическом плане региона. Такое расширение российских возможностей произошло в том числе в результате сочетания субъективных факторов — в частности, выходящего из-под контроля уже к середине 2016 года политического противоборства в США, а также внутренних проблем Саудовской Аравии. Свою роль сыграла и усталость региона от американской геополитической однополярности и нежелание Вашингтона содействовать модернизации крупнейших стран региона за рамками секторальной индустриализации, как это происходило в Саудовской Аравии и Египте в конце 1990-х и в 2000-е годы.
Таким образом, задача России сводится к тому, чтобы переосмыслить свое присутствие на Ближнем и Среднем Востоке, перейдя от решения ситуативных, во многом самозащитных задач к созданию инструментария для участия в геоэкономическом переформатировании и социально-экономическом развитии региона, при условии отсутствия крупного регионального конфликта способное стать актуальным уже в 2022–2024 годах.
Для России ситуация имеет характер важнейшей геоэкономической «матрешки». Принципиальной становится возможность контролировать значительную часть коридора Север — Юг, превращающегося в важный инструмент модернизации России. Развитие этого глобального логистического коридора — наиболее очевидный и коммерчески осмысленный драйвер не только для ускорения экономического роста, но и для пространственного развития. В свою очередь, важнейшим элементом проекта коридора является система экономического и политического взаимодействия в Прикаспии, создание которой в условиях нестабильности на Среднем Востоке немыслимо. Да и сам коридор в условиях нестабильности в Персидском заливе и Восточном Средиземноморье имеет только ограниченную ценность как однонаправленный канал вывоза ресурсов со Среднего Востока.
Но, как показала ситуация вокруг Сирии, Ирака и до известной степени Иордании, только Россия и дипломатическими, и политико-силовыми методами может предотвратить реализацию США стратегии «направленного взрыва», способного разрушить не только планы стран Ближнего Востока на относительно устойчивое социально-экономическое развитие, но и создать для России прямые военно-политические вызовы в Прикаспии и в ряде регионов Центральной Азии. Но Россия должна ставить и более глубокую задачу: создание и институционализация возможностей управления инвестиционными процессами на Ближнем и Среднем Востоке. И востребованность России не только как военно-силового, но и политико-инвестиционного брокера будет только расти.
Россия через присутствие на Среднем Востоке должна решить триединую задачу:
— обеспечить предоставление услуг в области безопасности и политического конструирования в Восточном Средиземноморье как минимум и в пространстве Большого Леванта как оптимум;
— обеспечить безопасный оборот инвестиционных ресурсов для экономической модернизации региона, включив его в различных качествах в промышленные и технологические цепочки, которые она контролирует или стремится контролировать;
— стать «незаменимым» партнером для Ирана, если его руководство сможет удержать страну от «сползания в перестройку», для выхода на европейские рынки, а для Китая — на ближневосточные, окружив наших стратегических партнеров таким уровнем заботы и участия, чтобы мысли о возможности неких альтернативных каналов у них не возникало.
Несмотря на все сложности и ограничения российской политики, эти задачи вполне достижимы, особенно если внутри страны начнется реальная социально-экономическая модернизация и реиндустриализации, для чего нужны и инвестиции, и рынки. И то и другое может быть найдено на Ближнем Востоке.
Это же диктует и первоочередную ориентацию России на реализацию проектов на стыке безопасности и логистики, что, в свою очередь, указывает на сферы экономики, становящиеся для присутствия в регионе определяющими: безопасная и защищенная инфраструктура и площадки для торговой и инвестиционной деятельности. Когда-то, во времена колониальной «большой игры», такая инфраструктура называлась «фактории».
*Политолог, профессор НИУ ВШЭ.
Хочешь стать одним из более 100 000 пользователей, кто регулярно использует kiozk для получения новых знаний?
Не упусти главного с нашим telegram-каналом: https://kiozk.ru/s/voyrl