Признать поражение, чтобы одержать победу
Как Генри Торо ушел из мира и что этим приобрел
«Уолден, или Жизнь в лесу» Генри Дэвида Торо — книга, которая в момент появления осталась практически незамеченной, но спустя годы повлияла на всех и на все. Битники, хиппи, экологи, движения гражданского сопротивления — каждый находил в ней свое. Молодой поэт из маленького городка в Массачусетсе, Торо писал свою книгу как хронику эксперимента над собой: можно ли прожить в одиночестве, наедине с природой, обеспечивая себя своими силами,— и создал поэтический манифест, десятилетиями вдохновляющий всех, кто мечтает уйти от цивилизации и слиться с природой. Эскапизм, минимализм, дауншифтинг, осознанное потребление — «Уолден» предвосхитил множество недавних трендов. Способна ли книга Торо помочь сегодня — когда привычный мир меняется на глазах, непредсказуемо и непоправимо?
Сын Америки
«…Чтобы не оказалось перед смертью, что я вовсе не жил»
4 июля 1845 года Генри Торо вышел из дома, отправился на берег Уолденского пруда и провел там в одиночестве два следующих года, а потом еще два месяца и два дня.
Детали этой добровольной самоизоляции хорошо известны: «Уолден, или Жизнь в лесу», отчет Торо о жизни на берегу пруда,— безусловная классика, как минимум для Америки. Строго говоря, детали эти ничем не примечательны — видимо, все счастливые уединения похожи друг на друга: автор строит хижину, разводит огонь, готовит простую пищу, смотрит на лес вдалеке. Сажает бобы, выпалывает сорняки, сердится на сурков, что подъедают молодые побеги. Иногда отлучается в город, чтобы узнать свежие новости. Обыденность, которая под иным пером не заслужила бы и строчки в дневнике, у Торо не просто подлежит подробной фиксации, она приобретает черты героического деяния, возвышенной робинзонады. Способность придать самой приземленной истории библейский масштаб — тоже очень американская черта.
Америка ценит в Торо поэтику фронтира — пафос одиночки на краю цивилизации, опирающегося только на собственные силы, любовь к простой и честной сельской жизни, бодрый дух предпринимательства (в любой непонятной ситуации выкорчевывай пни и сажай бобы).
То ли руководствуясь врожденным прагматизмом, то ли учитывая специфику аудитории, Торо прерывает текст подсчетами в столбик: сколько было потрачено на постройку дома, а сколько выручено на огородничестве, дебет-кредит, чистая прибыль — даже самая созерцательная жизнь должна быть подкреплена финансовой калькуляцией. Дух капитализма дышит где хочет — и без стука заходит в одинокую хижину на берегу Уолденского пруда.
Когда бы это не было штампом, можно было бы сказать, что книга Торо «лежит у истоков» американской литературы — и, помимо прочих своих живительно-незамутненных свойств, дает начало важной американской традиции. Торо — архетипическая фигура автора, удалившегося от мира в поисках истины. Лесное затворничество Сэлинджера, Генри Миллер, удаляющийся от славы в деревянный дом в калифорнийском Биг-Суре, Керуак, уединившийся среди сосен, в доме своей сестры в Северной Каролине, чтобы медитировать и писать «Бродяг Дхармы»,— все они так или иначе следуют по пути, приведшему однажды к хижине на Уолденском озере.
Соавтор природы
«Я требовал, чтобы земля сказала "бобы" вместо "травы"»
Погружаясь в окружающую среду, Торо проходит несколько ступеней: от восторженного перечисления природных богатств (полный перечень упомянутых в книге растений и животных занимает восемь страниц) к моральному уроку, который можно из них извлечь, и далее — к чистому созерцанию. Подробно описывая повадки сов или ботаническое разнообразие уолденской экосистемы, Торо постепенно переходит от пейзажа к аллегории: природа не только показывает, но говорит, сообщает некие истины. Крик сов подобен стону любовников-самоубийц, тоскующих в адских пределах. Ястреб, парящий в небе, парит потому, что в природе все ладно друг к другу пригнано, как крыло к воздушной волне. «Каждая сосновая игла наливалась симпатией и предлагала мне свою дружбу». Природа — это текст, сообщение, и человек вносит в него свои правки: «Я заставлял желтую почву выражать свои летние думы бобовыми листьями и цветами, а не полынью, пыреем или бором». Земля и вода не чужие для наблюдателя — и способны преподать ему урок: так, змея в зимней спячке наводит Торо на мысли о человеке, еще не пробудившемся к подлинной жизни.
Но в какой-то момент он идет дальше, будто выходит из класса на улицу: здесь природа уже не повод для аналогий, но предмет чистого созерцания. Змея становится просто змеей, ястреб — ястребом.
Культ всего природного к середине XIX века — общее место: в кружке трансценденталистов, к которому принадлежит Торо, читают английских поэтов «Озерной школы», на страницах «Уолдена» не раз возникает тень «благородного дикаря» Руссо, романтики и сентименталисты всех мастей привыкли видеть в природе и проявление возвышенных надчеловеческих сил, и почти сакральную чистоту, и первозданно-райское состояние, о котором тоскуют падшие души. Разделяя преклонение перед первозданным, Торо решительно отказывается испытывать тоску: его натурализм исполнен самого наивного восторга, как в рекламном ролике — «смотри, что приготовила для тебя сама природа!». Сойка кричит под окном, дикий сумах прорастает из погреба, смолистая сосна трется веткой о кровлю — красота! Этот восторг манит туда, где исчезает рамка, и наблюдатель сливается с пейзажем: Торо с гордостью пишет, что в его доме нет двора — и «неогороженная Природа лезет прямо на подоконники». Экофикшен без шва переходит в автофикшен, говоря о сойке, автор говорит о себе (и наоборот), уход в природу как окружающую среду оборачивается возвращением к природе как к естеству, сути, «природе человека». К подлинному себе. «Я ушел в лес потому, что хотел жить разумно, иметь дело лишь с важнейшими фактами жизни и попробовать чему-то от нее научиться».
Враг излишеств
«Человеку следует жить так просто, чтобы быть готовым, если неприятель возьмет его город, уйти оттуда с пустыми руками и спокойной душой»
Путь к подлинности лежит через аскезу: тут Торо не оригинален, призыв избавиться от лишнего и довольствоваться малым — древний, как египетские пирамиды (по их поводу Торо саркастически замечает: лучше бы те, кто их строил, сбросили фараонов в реку, а потом скормили их псам). Его раздражают дикарское пристрастие к новым фасонам, дома с «пустыми комнатами для пустых гостей», разделяемая всеми по умолчанию «необходимость, прежде чем умереть, приобрести известное количество ненужных галош и зонтов». Уход на берег пруда — эксперимент, который Торо ставит на себе: каким «прожиточным минимумом» можно обеспечить первичные жизненные потребности, и здесь он готов довольствоваться сверхмалыми величинами: «Я часто поглядывал на большой ларь у железнодорожного полотна, шесть футов на три, куда рабочие убирали на ночь свой инструмент, и думал, что каждый, кому приходится туго, мог бы приобрести за доллар такой ящик, просверлить в нем несколько отверстий для воздуха и забираться туда в дождь и ночью; стоит захлопнуть за собой крышку, чтобы свободу духа обрести, и вольность и любовь».